Слушается дело о человеке - [6]

Он дал второй гудок, поезд тронулся.

Никто из пассажиров не отстал. Все доверились ему, ему, о котором не знали ровно ничего.

С небольшим опозданием поезд прибыл в ближайший город. Отпускникам, командировочным и прочему военному люду пришлось немного поторопиться, чтобы поспеть в казармы.

Только один — человек с руками в копоти и в перепачканном мундире — не успел явиться вовремя, и ему пришлось доложить о своем опоздании начальству. Начальство потребовало справок, удостоверений и прочих оправдательных документов. Человек, покрытый сажей, покачал головой. Начальник взял телефонную трубку, но линия была повреждена.

— Как же вы осмелились действовать по собственному усмотрению? Вы обязаны самым строгим образом следовать уставу. Что же это будет, если все мы начнем действовать не по уставу?

Начальник постучал карандашом по столу.

— Хорошо. Ступайте. Впредь до дальнейшего выяснения.

Но в дальнейшем не выяснилось ничего хорошего. Пролить свет на это темное дело так и не удалось. На разрушенном вокзале погибшего города не знали, кто дал приказ машинисту в солдатской форме…»

Люциана остановившимся взглядом смотрела в тетрадь. Буквы растаяли, стали неразборчивыми. Она медленно опустила дневник на стол.

— И что же сталось с ним? — спросила Люциана.

— С ним?

— Да, с машинистом, о котором ты пишешь?

Мартин Брунер поднял глаза на обои. В их серый, монотонный рисунок были вкраплены редкие золотисто-красные точки.

— А что с ним могло статься? — повторил он как бы про себя. — Мне передавали товарищи, служившие вместе с ним. Все как обычно. Ему вкатили выговор и лишили отпуска. И это заставило его забыть о скромной благодарности, которую ему выразили.

Люциана покачала головой и снова взяла в руки тетрадь. Казалось, она ищет в ней опоры.

«…а теперь все осталось позади, все миновало. Все! Нет ни грубого обмундирования, ни чесотки, ни приказов, ни маршировки. Нет придирок и смерти. Нет ни черта, ни дьявола. Нет войны. Мы идем навстречу безмерно свободной гражданской жизни. По утрам меня будит будильник, иногда поцелуй. Теперь все по-другому и все чудесно».

Люциана закрыла тетрадь и положила ее на прежнее место.

Напротив, в стене многоэтажного дома, открылось, как и каждое утро, окно, и не молодая, но еще и не старая женщина принялась поливать герань. По привычке она делала это довольно небрежно, расплескивая воду куда попало. Лишь когда капли превратились в тонкие водяные струйки и потекли на тротуар, женщина высунулась из окна. Ей опять повезло. Внизу проходил только библиотекарь Грабингер. Успокоившись, она выпрямилась, задернула тюлевые занавеси и скрылась за прозрачной тканью.

В эту минуту Мартин Брунер вспомнил, что ему пора на службу. Он снял плащ с вешалки.

— Будет дождь.

— С ясного неба? — спросила жена и засмеялась.

Он сунул портфель под мышку.

— Знаешь, инвалиды войны и лягушки лучше всех предсказывают погоду.

Он вышел на улицу. Действительно, ничто не предвещало дождя. Наоборот, солнце шаловливо танцевало на лицах прохожих. Только вдалеке, в пролете между домами, небо затягивала свинцовая пелена и темные тучи собирались словно для танца.

Брунеру пришлось довольно долго ждать трамвая. Он снова взглянул в пролет между домами. Там высоко поднялись темные тени. А внизу, на тротуаре, еще ничего не было заметно. Беспечно и однообразно катились шумные привычные будни.

Наконец с грохотом подъехал трамвай. Брунер вошел в переполненный вагон. Кивнув через головы пассажиров знакомым сослуживцам, он подошел к Отто Гроскопфу. Гроскопф, его заместитель, сидел, удобно развалившись на скамейке.

— Ну и жарища сегодня! — вздохнул толстяк, отирая большим носовым платком капли пота, упрямо выступавшие на лысине.

В это время его портфель из свиной кожи соскользнул на пол. Несколько голов разом склонились вниз. Все чуть не столкнулись лбами, но Брунер успел перехватить портфель. Господи, вот уж легок как перышко! Сразу видно, что Гроскопф не таскает с собой лишних бумаг, подумал Брунер. И вообще Гроскопф молодчина — умеет наслаждаться жизнью. Ему пора на пенсию, а он все еще любит баб, жратву и выпивку. Мясистое лицо Гроскопфа хранило явные следы удовольствий и пресыщения.

Вдруг Гроскопф засмеялся и, отняв платок от лысины, уселся поудобнее. При этом он снова коснулся колена своей соседки. Та отодвинулась и покраснела.

Трамвай проезжал мимо большого нарядного кинотеатра. В дверях примыкающей к нему колбасной стоял владелец в ослепительно белом фартуке. Гроскопф прижался головой к окну и помахал рукой, стараясь привлечь внимание колбасника. Заметив его в вагоне, тот тоже замахал руками. Из-за его плеча выглянула круглая и лукавая головка госпожи лавочницы. Трамвай проехал мимо, и Гроскопф стал осматривать замок своего портфеля, желая убедиться в его целости и сохранности.

На ближайшей остановке всем нужно было выходить. Многие служащие магистрата были знакомы между собой. Некоторые называли друг друга даже по имени. Группами, по одному, словом, как придется, они вошли через большие ворота в пустынный двор и растеклись в разные стороны, направляясь по своим отделам. Мало-помалу все исчезли за дверьми внушительного здания.