Слушается дело о человеке - [25]

Мартин Брунер чувствовал, что лицо незнакомца странным образом притягивает его. Но он не мог бы сказать, почему.

— Нет, это и впрямь вы, господин Брунер, — громко и ясно сказал незнакомец и, назвав свою фамилию, протянул руку. Мартин крепко пожал ее. Они продолжали стоять, глядя друг на друга.

— Мое имя вам, конечно, ничего не скажет. Разрешите войти?

Мужчины сразу почувствовали удивительное взаимное доверие. Казалось, обменявшись рукопожатием, они сплели не только свои руки, но и судьбы. Оба доверчиво засмеялись.

— Разумеется! Войдите, пожалуйста!

Они вошли в комнату и сели.

— Да, конечно, — начал незнакомец, — как только вы появились в дверях и посмотрели на меня, я сразу вас узнал. Подумайте, ведь прошло столько времени…

В Брунере искрой вспыхнуло воспоминание.

— Послушайте, я вас уже видел когда-то. Вы не…

— Да, да, он самый, — засмеялся гость. — Я тот самый машинист.

— О господи, я вас совсем не узнал!

— Что же мудреного? На всех тогда лица не было. И потом мы были в форме.

— Да, да, тогда все были в форме.

— Да, ведь была война.

— Да, конечно, война…

Брунер смотрел на своего собеседника и не видел его. Серые обои куда-то исчезли, исчез и человек, сидевший напротив… Широкое покрывало ночи клочьями повисло над корчащимся в конвульсиях городом. Послышался короткий гудок паровоза. «Уезжай, приятель, уезжай из этого ада. Вот мой адрес, может когда-нибудь пригодится».

— Из-за этого и вышла такая дурацкая история, — сказал, нарушая тишину, гость.

Стены возвратились на прежнее место. Брунер ясно видел лицо своего собеседника. Только теперь разглядел он грубые, топорные черты, освещенные взглядом светлых глаз.

— Не успел я снять мундир и снова сесть на паровоз, как они начали сживать меня со света. Но скажите, кому же хочется остаться без куска хлеба? На мое место так и рвутся другие. Я, видите ли, ненадежен, говорят они, я нарушаю их приказания. Но ведь это случилось всего один раз, и то во время воздушного налета. Вы хорошо знаете, как все было. И вот, пожалуйста, никто ничего не помнит! Лучше бы они все подохли. Простите, вы ведь тоже там были. Ну как вам кажется, стоило рисковать жизнью для этих людей? Еще счастье, что жена взялась перекраивать сынишке штаны из моего мундира. Тут ей и попался конверт с вашим адресом. Вы единственный можете рассказать, как обстояло дело. Я часто сравниваю страх, которого натерпелся тогда, когда дрожал за свою жизнь, и страх, который испытываю сейчас, вот сегодня. Разумеется, война требует от человека всех сил, всех, до последней капли. Но вот ты с честью выдержал все испытания и выжил, и тогда приходят какие-то люди и начинают тебя медленно душить. Нет, так жить нельзя. Это ясно. И умереть тоже нельзя — в нас так много еще бурлит. Господа жрут, пьют и блудят, а на нашу долю остается один только страх да мерзкая канцелярщина. Простите, не знаю, кто вы по профессии, но, уверяю вас, во всем повинна наша бюрократическая машина. Вернее, повинна война, которая создает эти бюрократические учреждения и чиновников, стоящих у власти. А теперь все только и кричат, что положение напряженное, что готовится новая война! Нет, мы никогда не добьемся покоя!

Откровенность посетителя ошеломила Брунера. Он просто не решился сказать ему, во всяком случае в эту минуту, что он тоже чиновник.

Рассказчик же окончательно разволновался и, желая дать выход обуревавшему его возмущению, плюнул что было силы и громко крикнул: «Позор!» Затем, взяв себя в руки, он заговорил более или менее спокойно.

— Мне нужно во что бы то ни стало раздобыть справку. Справка — это самое главное. Удивительные люди! Они думают, что человеческую душу можно переписать на бумагу, а бумагу скрепить печатью. Удивительные люди!

Рассказчик вытащил из кармана пиджака помятый конверт.

— Посмотрите, вот он. Уцелел прямо чудом. Я взял отпуск и сказал жене: «Еду к нему». Вот и поехал по этому неразборчивому адресу, и, подумайте только, нашел вас. Оказывается, еще бывают чудеса в этом чудеснейшем из миров.

Он посмотрел на Брунера, и лицо его снова потеплело. Взаимное доверие, которое они почувствовали с первой минуты, как будто еще усилилось. Они смотрели друг другу в глаза и смеялись.

— А в чем вас обвиняют? — задумчиво спросил Брунер.

— В чем обвиняют? Право, не знаю. Они говорят, что я подозрительный элемент. Я, видите ли, нарушил правила железнодорожного движения. И вообще тут какое-то темное дело, — так они говорят. Стоит человеку покуситься на их заржавелый порядок, его сразу прогоняют. А вот если он покушается на другого человека…

Машинист повел плечами, сложил конверт и осторожно, словно драгоценность, опустил его снова в карман.

— Я, видите ли, угнал поезд, да еще тайком. Этого одного достаточно, чтобы навсегда подорвать доверие ко мне. Кто может поручиться, что в один прекрасный день я снова не выкину такой же фортель? Мое дело приобрело слишком громкую огласку, говорят они. Меня невозможно взять на государственную службу. Да мало ли, что они там говорят! Вот о себе они небось ничего не рассказывают. Тут они тише воды, ниже травы.

Он замолчал и уселся поглубже, словно все это время сидел на краешке стула.