Слуги правосудия - [35]

Она прикусила нижнюю губу.

— Я не верю ни в какого бога, — сказала она с некоторой горячностью.

— Тем не менее. Все произойдет так, как произойдет.

Она небрежно махнула рукой в знак согласия.

— Ты играешь в шашки? — спросила я.

Может, она покажет мне игру, для которой предназначена доска Стриган, хотя я сомневалась, что она нильтская.

— Нет.

На этом я исчерпала тот незначительный запас средств, чтобы развлечь или отвлечь ее.

Через десять минут молчания она сказала:

— У меня есть Тиктик.

— Что такое Тиктик?

Ее глаза расширились, став совсем круглыми на круглом бледном лице.

— Как можно не знать, что такое Тиктик? Должно быть, ты издалека! — Я признала, что это так, и она ответила: — Это игра. Главным образом для детей. — Ее тон намекал, что она не ребенок, но лучше не спрашивать, почему у нее с собой детская игра. — Ты и в самом деле никогда не играла в Тиктик?

— Никогда. Там, откуда я приехала, мы обычно играем в шашки, и карты, и кости. Но даже эти игры в разных местах очень разные.

Она поразмыслила над этим немного.

— Я могу тебя научить. Это легко.

Через два часа, когда я бросала пригоршню крошечных игральных костей из кости бова, зазвучал сигнал оповещения о посетителе. Девочка подняла испуганный взгляд.

— Кто-то приехал, — сказала я. Дверь лазарета оставалась закрытой, Стриган не появлялась.

— Мама, — предположила девочка, и ее голос слегка задрожал от надежды и облегчения.

— Надеюсь, что так. Что это не очередной пациент. — Я тут же поняла, что зря сказала это вслух. — Пойду посмотрю.

Это, бесспорно, была мама. Она выпрыгнула из флаера и пошла к дому со скоростью, какой я никак не ожидала по такому снегу. Она прошагала мимо, вчистую проигнорировав мое существование, высокая для нильтианки и широкая, как все они, закутанная в куртки. В чертах ее лица было заметно сходство с девочкой в доме. Я вошла следом.

Увидев девочку, которая стояла возле брошенной доски для Тиктика, она сказала:

— Ну так что?

Радчаайская мать обняла бы свою дочь, поцеловала, сказала бы, с каким облегчением узнала, что с ней все в порядке; быть может, даже разрыдалась. Некоторые радчааи посчитали бы, что эта родительница холодна и бесчувственна. Но я уверена, что это было бы ошибкой. Они сели рядом на скамью, бок о бок, и дочь рассказала, что знала, о состоянии пациента, и о том, что произошло в снегу со стадом, и о ледяном дьяволе. Когда она закончила, мать быстро похлопала ее по колену, и та сразу будто стала другой девочкой, выше, сильнее, — теперь она, казалось, получила не только сильное, утешительное присутствие своей матери, но и ее одобрение.

Я принесла им две чашки сброженного молока, и мама переключила внимание на меня, но не потому, подумала я, что заинтересовалась.

— Ты не доктор, — сказала она, констатируя факт.

Я видела, что все ее внимание по-прежнему сосредоточено на дочери и она просто хочет понять, представляю я угрозу или могу помочь.

— Я здесь гость, — ответила я. — Но доктор занят, и я думала, вам захочется чего-нибудь попить.

Ее взгляд упал на Сеиварден, которая все еще спала, вот уже несколько часов, на восстановитель на ее лбу, черный и подрагивающий, на следы синяков вокруг рта и носа.

— Она издалека, — сказала девочка. — Она не знала, как играть в Тиктик! — Взгляд ее матери пробежал по игре на полу: костям, доске и плоским камешкам, застывшим посередине. Она ничего не сказала, но выражение ее лица слегка изменилось. Почти незаметно кивнув, она взяла молоко, которое я предложила.

Через двадцать минут Сеиварден проснулась, стерла черное восстанавливающее средство со лба и с раздражением стала оттирать верхнюю губу от чешуек засохшей крови. Она посмотрела на двух нильтианок, которые молча бок о бок сидели на скамье, намеренно не обращая внимания ни на нее, ни на меня. Никто из них, казалось, не нашел ничего странного в том, что я не подошла к Сеиварден и ничего ей не сказала. Не знаю, помнит ли она, почему я ударила ее или что я вообще ее била. Иногда удар по голове оказывает воздействие на воспоминания о мгновениях, ему предшествующих. Но она, должно быть, либо что-то помнила, либо подозревала, потому что вообще не смотрела на меня. Повозившись несколько минут, она поднялась и пошла в кухню, открыла шкаф. Тридцать секунд она смотрела в него, затем взяла тарелку, положила в нее твердый хлеб, полила сверху водой, а затем стояла и ждала, пока он размякнет, молча и ни на кого не глядя.

ГЛАВА 8

Сначала люди, которых я отослала от Преддверия Храма, стояли, перешептываясь, маленькими группами на улице, а когда я приближалась к ним, делая свой обычный обход, — расходились. Но вскоре после этого они собрались в домах. Следующие несколько часов в верхнем городе было тихо. Зловеще тихо, и делу вовсе не помогало то, что лейтенант Оун все время спрашивала меня, что там происходит.

Лейтенант Оун была уверена, что, если увеличить мое присутствие в верхнем городе, положение станет только хуже, и приказала мне оставаться поблизости от площади. Если что-нибудь случится, я буду там, между верхним и нижним городом. Главным образом поэтому я смогла действовать более или менее эффективно, когда все пошло кувырком.