Слуги правосудия - [23]

— Людям из провинциальных кланов присуще честолюбие, — объяснила Сеиварден, в голосе зазвучала едва уловимая снисходительность. — К тому же они умны, в противном случае не добились бы таких успехов. Она старше тебя, и вам обеим еще служить и служить. Если ты удостоишь ее близости, позволишь этой связи длиться и впадешь в зависимость, то однажды окажешься ее клиентом, а должно быть наоборот. Не думаю, что твоя мать будет благодарна, если ты подвергнешь клан такому оскорблению.

Лицо молоденького лейтенанта горело от ярости и досады, блеск ее первого взрослого увлечения внезапно потускнел, и вся эта история оказалась постыдной и хладнокровно рассчитанной.

Сеиварден, наклонившись вперед, протянула руку за флягой с чаем и вдруг остановилась, ощутив резкое раздражение. Безмолвно обратилась ко мне, подергивая пальцами свободной руки: «Эта манжета порвана уже три дня».

Я сказала в ее ухе: «Извините, лейтенант».

Я должна была предложить тут же привести манжету в порядок и послать Один Эск, чтобы убрать рубашку с глаз долой. Я должна была на самом деле починить ее три дня назад. Вообще не надевать на Сеиварден эту рубашку в тот день.

В тесной каюте воцарилась тишина, молоденькая лейтенант все еще была поглощена крушением своих надежд. Затем я сказала в ухе Сеиварден: «Лейтенант, командир подразделения желает видеть вас как можно скорее».

Я знала о предстоящем повышении. Испытала капельку удовлетворения от того, что, даже если бы она приказала мне починить рукав в тот же миг, мне не хватило бы времени на это. Как только она вышла из каюты, я стала укладывать ее вещи, и три часа спустя она была уже в пути к новой должности капитана «Меча Настаса». Я не особо жалела, что она уходит.

Такие мелкие детали. Не ее вина, что она неважно повела себя в ситуации, с которой мало кто из семнадцатилетних смог бы уверенно справиться. Едва ли стоило удивляться тому, что она была именно таким снобом, каким ее воспитали. Не ее вина, что за свое тысячелетнее (на тот период) существование я стала ценить одаренность выше, чем происхождение, и видела возвышение не одного «очень провинциального» клана, которые оставляли этот ярлык в прошлом и выпускали в свет своих Сеиварден.

Все эти годы, разделявшие юного лейтенанта Сеиварден и капитана Сеиварден, состояли из кратких мгновений. Всяких мелочей. Я никогда не испытывала неприязни к ней. Просто она никогда мне особо не нравилась. Но, глядя на нее сейчас, я не могла не думать кое о ком еще.

Следующая неделя в доме Стриган была неприятной. За Сеиварден требовалось постоянно присматривать и часто приводить ее в порядок. Ела она очень мало (что в некоторых отношениях было весьма удачно), и мне приходилось прилагать усилия, чтобы ее организм не оказался обезвоженным. К концу недели рвота прекратилась и, по крайней мере время от времени, Сеиварден стала спать. Спала она некрепко, дергалась и вертелась, часто вздрагивала, тяжело дышала и внезапно просыпалась. Когда она бодрствовала и не рыдала, то жаловалась, что все вокруг слишком жесткое, грубое, громкое и яркое.

Через несколько дней, решив, что я сплю, она подошла к внешней двери, выглянула наружу и посмотрела на снег, затем оделась и потащилась ко второму дому, а потом — к флаеру. Она попыталась завести его, но я вытащила одну существенную деталь и держала возле себя. Когда Сеиварден вернулась в дом, у нее хватило, по крайней мере, самообладания, чтобы закрыть обе двери, прежде чем ввалиться со снегом на ногах в главную комнату, где я сидела на скамье со струнным инструментом Стриган в руках. Она уставилась на меня с нескрываемым изумлением, то и дело слегка пожимая плечами, чувствуя себя неловко в тяжелой куртке и испытывая зуд.

— Я хочу уехать, — сказала она, и в ее голосе странным образом прозвучали и страх, и надменность, присущая радчаайскому командиру.

— Мы уедем, когда я буду готова, — заявила я и взяла несколько нот на инструменте. На нее нахлынули такие сильные чувства, что скрыть их не удалось, и гнев с отчаянием отразились на ее лице. — Ты там, где ты есть, — заметила я ровным тоном, — из-за решений, которые приняла сама.

Ее спина выпрямилась, плечи развернулись.

— Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моих решениях, принимал я их или нет.

Этого оказалось довольно, чтобы я снова разозлилась. Я кое-что знала о принятых решениях, и о непринятых — тоже.

— Ах да, я позабыла. Все происходит по воле Амаата, твоих ошибок не существует.

Глаза Сеиварден округлились. Она открыла рот, чтобы заговорить, втянула воздух, но выдох вышел шумным и прерывистым. Она повернулась ко мне спиной, якобы для того, чтобы раздеться, и уронила куртку на скамью рядом.

— Ты не понимаешь, — проговорила она высокомерно, но голос дрожал от едва сдерживаемых слез. — Ты не радчааи.

Не благовоспитанная.

— Ты начала принимать кеф до того, как покинула Радч, или после? — На радчаайской территории его не должно быть, но местные власти на базах обычно закрывали глаза на мелкую контрабанду.

Она рухнула на скамью рядом со своей небрежно брошенной курткой.

— Я хочу чаю.

— Здесь нет чая. — Я отложила инструмент в сторону. — Есть молоко. — Точнее, сброженное молоко бовов, которое местные жители разводили водой и пили теплым. Запах, да и вкус тоже, напоминал о пропотевших сапогах. От большого количества Сеиварден наверняка почувствует недомогание.