Слуга господина доктора - [166]

Шрифт
Интервал

Однако же дождь перестал и небо стало совсем синее, без единого облака. Перемена эта в погоде была странная и стремительная — я связал ее с тем, что мы съели промокашку. Из-за угла показались Варя с Мариной — большие, смеющиеся — я был рад им, а то я нервничал, как собака колли. Сбив всех в стаю, я предложил быть главным в нашей компании и принимать решения. Предложение было отклонено с преимуществом в два голоса. Варя взяла машину, и мы поехали к старику Цыцыну. В пути Варя отнимала у Дани очки, Даня дважды попросил остановиться пописать, я ехал недовольный своим провалом и с удивлением замечал, что встречный машине ветер проходит сквозь мое тело, словно меня и нет вовсе. «Не может быть», — думал я и поражался соединению слов «быть» и «может». «Быть, — думал я, — быть…» Это казалось мне удивительным, я усмехался не без ехидства. «Может, — думал я тут же саркастически, — может…» Надивившись каждым «может» и «быть» в отдельности, я соединил их в целое и залился смехом: «Может быть! Может быть!» — думал я про себя и поражался нелепости мира, который стоит на понятиях типа «может быть».

Мы покинули машину у западного входа в сад — это были старые высокие ворота, фланкированные дорийскими колоннами. Даня тотчас запросился в кусты, и я проводил его, опасаясь отпускать одного. Затем мы пошли в розарий. Без промокашки, я думаю, розарий Государственного ботанического сада место довольно унылое. Вот уже лет десять как клумбы заброшены, стоят без надзора, цветы мельчают, зарастают сорняком, становятся жертвой несдержанных рук случайного прохожего. Однако же цветов есть и немало — при иных сохранились бирки с именами, но это редко. Чаще они стоят сами по себе, красивые и ничьи.

Я прилег на бордюр подле розы — огромной и насыщенно розовой, изысканно пышной, с глубокими тенями. За ней исступленно синело небо, и эта розовая роза, это синее небо так поразили меня: так отчетливо видел я в расширенный зрачок каждый лепесток, каждую жилку, всю эту вопиющую красоту селекционной флоры, как не видел уже, должно быть, лет двадцать. Однажды бабушка ОФ на даче подарила мне две розы — вроде этой, только алую и белую. Я был так ошеломлен видом цветов, что смотрел в них неотрывно битый час, и запомнил их до сегодня. С годами я утратил способность вглядываться в окружающие меня предметы, но ЛСД возвращает ее.

— Взгляни, какой цветок, — обратился я к Марине, здесь же бродящей в своих мыслях.

— Что же, — сказала она, простояв в размышлении минуты три, — он довольно пошл.

«Дура, — подумал я, — ничего не понимает. Ни-че-го».

— Однако, он очень красив, — отвечал я, не желая с ней спорить.

— Но зауряден. Впрочем, тебе всегда нравилась посредственность.

Мы оба замолчали, глядя на цветок. Он яростно цвел, видимо, распустившийся только сегодня. Но тут же и видно было, что собственная красота забрала все его силы, и завтра он уже поблекнет, отяжелеет и не остановит на себе влюбленного взора поэта.

— А мне он нравится, — тупо сказал я, с чисто мужским желанием оставить за собой последнее, пусть дурацкое, слово. Почувствовав, что надо еще что-то дополнить, я пояснил, — он такой красивый, одинокий. Нет, представляешь, такой красивый и такой ничей.

Мне захотелось сорвать его, и я даже потянул руку, но Марина остановила меня как-то плаксиво, что нехорошо разорять клумбы, и вообще, нашлась она, сорванный цветок очевидно завянет пока мы будем гулять.

— Сорвешь, когда пора будет уходить, — сказала Марина. Я рассудил, что она права, и оставил розу цвести.

Даня и Варечка разбрелись по розарию, покуривая и улыбаясь. Стрельников курил по-прежнему «Черный Жетан», все менее и менее бывший ему по карману, Варя — свой неизменный «Винстон» с откушенным фильтром. Я вновь заботливо сбил компанию в стайку и мы пошли вдоль прудов. Стрельников отстал метрами десятью и свернул к тростниковой заводи. Девушки залезли в кусты черемухи и возбужденно принялись объедать ягоды. Я пришел в отчаяние, что все разбрелись — мне казалось, что теперь Даня не найдет к нам дороги, я вернулся к нему, настойчиво и скорбно встал за его спиной. Он обернулся, разведя розовые губы в улыбку, и опять вперился взглядом в тростник. Я стал шумно вздыхать и сопеть, покуда он досадливо не встал и не пошел за мной. Мне казалось совсем невозможным разлучаться с ним, о чем я не таясь заявил. Он предложил мне руку и мы пошли под руку, как пара. Надо было выручать женщин, которые не могли остановиться в поедании черемухи. Вместо того мы оба присоединились к ним и долго и поспешно объедали куст, находя вкус ягод космически прекрасным. Потом я, внутренне считая себя все-таки главным, завел всех в девственный уголок, к сырому поваленному дереву. Место показалось очаровательным — припоминаю, там валялись бутылки, пластиковые стаканы, дырявые кульки, думается, в эти же кусты гуляльщики заходили оправиться. Даня тотчас пристроился отдельно от всех дивиться кустом папоротника. Марина находила себя очень грязной, о чем сообщала с полуминутным интервалом, меняя слова местами и подыскивая убедительную интонацию. Варе пришло на ум, что она не красива — она достала косметичку и принялась намалевывать тени вокруг глаз. Потом ей показалось, что очки зажились у Дани и она потребовала их назад. Стрельников было пробовал сопротивляться, но Варя в который раз за день отрезала:


Рекомендуем почитать
Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Ничего, кроме страха

Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».