Слуга Божий - [63]

Овцы и волки

Для слабых я стал как слабый, дабы обрести слабых. Для всех я сделался всем, дабы спасти по крайней мере некоторых.[104]

Св. Павел.

Почему человек так легко привыкает к плохому? Ба, любезные мои, не мне отвечать на этот вопрос. Знаю только, что я привык к Хез-хезрону. К зловонию сточных канав, к покрытой пеной реке, где косяки рыб видели только тогда, когда они шли вверх брюхом, к разбавленному вину и клопам в постели. Я ненавидел этот город и не имел сил, чтобы покинуть его. Что ж, я стал портовой крысой, маленьким падальщиком, пожирающим гниющее мясо. Как видите, я был невысокого мнения о своей работе. По крайней мере, был такого в эти знойные, безветренные дни, когда улочки Хез-хезрона обволакивало невообразимое покрывало вони. Почему я не выбрал спокойной жизни в провинции, где как представитель Святой Службы в одном из небольших городков занимался бы прочисткой шлюх, попойками с местной верхушкой и отпусканием пояса? Я знал инквизиторов, которых без остатка поглощали такие благочестивые занятия. Они приезжали потом в Хез-хезрон на неделю или две, тучные и довольные собой, рассказывая, как радостно течёт жизнь вдали от хлопот большого города. А ваш покорный слуга в это время должен был вдыхать аромат сточных канав и трудиться в поте лица для Его Преосвященства епископа, который мог быть очень неприятным, особенно когда с ним случались приступы подагры.

Впрочем, приятно иметь лицензию, выданную самим епископом Хез-хезрона (это человека поднимало во многих глазах), но ещё приятнее не иметь обязанностей и вечных проблем с наличностью. Правда, я мог поселиться в официальной резиденции Инквизиции и спать в холодном, чистом дормитории[105], но тогда жилище мне пришлось бы делить с другими инквизиторами. А помимо этого, ежедневные молитвы: в полдень, на закате солнца, в полночь и утреня — были не для меня. Как и вино с водой, разведённое в пропорции один к трём, и жидкая кашка с лишь бы каким жиром. Из двух зол я уж выбирал париться и дышать зловонием в собственном жилище. Ибо я знал не слишком многих инквизиторов, которые бы считали отсутствие денег за добродетель. И также я знал не слишком многих таких, для кого проживание в дормитории было верхом мечтаний.

Сейчас я лежал на жалкой кровати в корчме «Под Быком и Жеребцом» и, сохраняя стоическое спокойствие, давал себя жрать клопам и вшам. Было так душно, что я чувствовал, будто вдыхаю воздух через вонючую, мокрую тряпку. Рядом на столике стоял кувшин, полный разбавленного и уже тёплого вина, и мне даже не хотелось дотянуться до него рукой. Я лежал и размышлял о бренности человеческого бытия, когда услышал в коридоре тяжёлые шаги. Пронзительно скрипнула одна из четырёх ступенек между моей дверью и коридором, после чего кто-то остановился у порога и минуту хрипло дышал. А потом раздался стук. Мне даже не хотелось на него отвечать. Обычная фраза «войдите» или «кто там?» была выше сил вашего покорного слуги. Поэтому я выдал из себя лишь какой-то нечленораздельный отзвук и, видимо, он был воспринят как поощрение, поскольку дверь отворилась, и на пороге я увидел мужчину, чьё тело, а вообще-то туша, перекрыло весь просвет дверной ниши.

— О, меч Господа нашего, — пробормотал я про себя, а скорее прошептал, едва двигая губами, ибо даже бормотать мне не хотелось.

Пришедший был действительно огромным. Гигантское, заросшее рыжими волосами пузо выливалось у него из шерстяных штанов и свисало почти до уровня естества. У него были красные, обвисшие щёки и подбородок, почти сросшийся с шеей. Его загривок был по меньшей мере таким же широким, как и мой зад. Вдобавок незнакомец был весь залит потом и жутко вонял. Мне казалось, что уже невозможно, чтобы в моей комнате воняло больше, чем до этого, однако… Но зоркие глаза вашего покорного слуги не могли не увидеть, что этому человеку сложно было бы пройти через игольное ушко не только из-за туши. На его пальцах я заметил массивные золотые перстни с вполне достойными глазками драгоценных камней. Сапфир, рубин, изумруд. Синь, червлень[106] и зелень. Очень красиво.

— Мастер Маддердин, — он перевёл дух, и я видел, что каждое слово даётся ему с трудом. — Разрешите, я сяду?

Я выразил согласие и лишь понадеялся, что мой маленький табурет не развалится под его весом. Но прибывший осторожно уместил огромный зад на сиденье, а потом без слов потянулся к кувшину с моим вином и поднёс его ко рту. Пил, и красное текло у него по жирному подбородку, шее, рубахе и выливалось на висящий живот. Он допил до конца, рыгнул, после чего отставил кувшин. Он явно повеселел, а я совсем наоборот. Не люблю людей, которые выказывают мне отсутствие уважения. Но я мог выслушать, что он собирался сказать, прежде чем убить его. Тем более, что, во-первых, мне даже не хотелось спускать ноги с кровати, а во-вторых, перстни на его пальцах указывали на то, что у него может быть вполне увесистый кошель. И возможно он прибыл поделиться его содержимым.

— Простите, господин Маддердин, — произнёс он окрепшим голосом. — Золотом отплачу вам за этот спасительный кувшинчик.