Случайный спутник - [10]

Любка в явном нетерпении глазела по сторонам, и я не мог поймать ее взгляда… Она вся была чужая. Ее пригласил парень из соседнего общежития, я постоял немного, прожигаемый умоляющими взглядами девчат, которые толпились по всем углам и рядами стояли вдоль стен, и пошел домой.

С полдороги я припустил бегом — мороз был далеко за сорок.

А дома — тоже не соскучишься. Были у нас жестокие враги — клопы. Ни разу в жизни нигде я больше таких зверюг не видел.

На них, негодяев, кроме физической смерти, ничего не действовало. Как-то мы в получку достали керосина, раздобыли пустых консервных банок и каждую ножку каждой койки поставили в банку с керосином…

Клопы падали на нас с потолка!

И вот однажды ночью, когда мы, злые, полусонные, давили клопов, раздался голос Сереги:

— Эт дело надо кончать.

Тетя Лида с распущенными волосами, с опухшим лицом (она по ночам часто плакала), сказала:

— Я в жилищную контору-то еще схожу.

— Эт мура. Они скорей нас отравят, чем этих гадиков. Словом, так… — Серега помолчал, словно обдумывая жестокость своего решения и проверяя его правоту. — Крови лишней у меня нету. Высыпаться я должен. Если клопов не выведете, я от вас уйду.

— Куда?

— Меня везде примут.

Серега с первого появления у нас был нагловатым, и к этой черте его характера все как-то притерпелись. Мужчины презрительно уважали его, многим было даже лестно состоять с ним в знакомстве, но вот все чаще и чаще стали ходить слухи, что в разных местах Серега нарывался на скандалы. Однажды его попытались избить самым серьезным образом.

Ко всему этому он относился спокойно и не обижался, когда встречал неприязнь к себе. Со мной он был откровеннее, чем с другими, и почти каждый день хриплым шепотом признавался:

— Только бы на эту самую любовь не нарваться. От нее добра не жди. Только бы ноги унести…

В ту ночь, когда он заявил тете Лиде, что не потерпит клопов и переберется в другое общежитие, мы долго сидели с ним у плиты.

Я спросил, почему бы ему не жениться.

— Не по мне так, — задумчиво, с достоинством ответил он. — Будешь ровно кобель на веревочке. А тут, в жизни, главное — свобода. Я единова с голодухи остался жить у официантки одной. Выхода просто другого не было. Тошнота получается. Она только об том и соображает, чтоб меня удержать. И я вижу: пельмени она стряпает, чтоб я тут сидел. С ней. И спать я иду, как на вахту.

…Паразитов тетя Лида уничтожила. Какое она там снадобье знала, — ее тайна, но клопы больше не появлялись.

С каждым днем без всяких новых причин я все больше ненавидел Серегу.

Просто в голове не укладывалось, как он ухитрялся с его внешностью, нелепейшей походкой, полублатной манерой разговаривать, полным отсутствием того, что сейчас зовется интеллектом, пользоваться успехом у всех, у кого он желал иметь успех.

Как-то я вернулся из поездки во второй половине дня промерзший до костей и застал в общежитии тетю Лиду и Серегу. Он лежал на койке, а она сидела к нему спиной у печки. Они молчали, но тетя Лида словно специально ждала моего прихода, выжидала, когда я разденусь, и лишь тогда заговорила, полуобернувшись к Сереге:

— Любка-шоферка сказывала, что ты ее ласточкой кличешь. При всей столовке хвалилась.

— Сорока она после этого, — испуганно пробормотал Серега и предостерегающе повысил голос: — Не уважаю, когда вмешиваются. Кто мою личную жизнь трогает. Да и мало ли кто что треплет…

— Ласточка, говорит, ты моя, — еле слышно шептала, глядя в потолок широко раскрытыми тоскливыми глазами, тетя Лида, — улетим мы с тобой в теплые края, совьем там себе гнездышко…

— Не мог он такого говорить! — вырвалось у меня.

— В том-то и дело, что говорил, дурак! — Серега постучал себя кулаком по лбу. — В том-то и дело! Распустил язык, обормот! Выманила она из меня эти слова!

— …И птенчиков с тобой выведем, — еле шевеля сухими губами, чуть слышно выговаривала тетя Лида. — Всем-то ты довольная будешь, ласточка моя сизокрылая… А вдруг в гнездышке у вас тоже клопы заведутся?

— Ну ладно, ладно! — Серега вскочил, замахал руками. — Я и сам не знаю, откуда у меня такие слова оказались! Сама она их придумала, а говорить меня заставила!

— Изверг ты, — с удивлением произнесла тетя Лида. — И не боишься?

И хотя вопрос этот, казалось, не требовал ответа, Серега сказал:

— Как не боюсь! Еще как… Психопаток-то много средь вашего брата имеется.

Тетя Лида ушла за перегородку, слышно было, как тяжело она опустилась на кровать, замолкла, вдруг всхлипнула, уже не могла сдержаться и закричала сквозь рыдания:

— Совести у тебя никакой нету! Война, а ты тут… Чем я тебе не угодила?

Серега хрипло вздохнул, с сожалением покачал головой: дескать, вот тебе и вся благодарность, а ведь как старался, чтоб ей хорошо было. Так нет, надо все испортить!

— Не терплю я! — шепнул он мне. — Ненавижу, когда свободу отнимают.

В комнату, повозившись с тяжелой дверью, вошла Любка.

Тетя Лида мгновенно нахмурилась и сразу сделалась некрасивой, а Любка сорвала с головы шлем, и ее буйные волосы рассыпались по сторонам, упали на лоб, и она сразу (есть такое слово в быту) покрасивела, и я, словно мне думать было не о чем, заразмышлял о том, как Серега посмел позариться на такую. Сердце мне щемила не ревность, а несправедливость. Мы, отвергнутые, врем в таких случаях себе, уверяя, что, будь он достоин ее, мы бы будто и не пикнули бы…