Случайные обстоятельства. Третье измерение - [72]

Если бы это у него был хотя бы стиль такой... Да нет, просто так сказал... И ничего больше? Совсем ничего?

— Юрий Дмитриевич... Вот когда вы ухаживали когда-то, неужели нежности говорили?!

— Что ж, по-вашему, я только корабельный устав знаю?

— Я так не думаю, но... Мне кажется, за таких жены должны быть все-таки спокойны.

— За каких это? — спросил Букреев. Что-то не нравилась ему такая ее уверенность в нем.

— Не знаю, — улыбнулась она и пожала плечами. — За таких, и все.

«Интересно, что ему жена обо мне говорила?» — подумала Мария Викторовна.

— А вас, говорят, в бассейне плавать учат? — спросил Букреев, и она даже не очень удивилась, что тут же и ответ получила. Но для него-то самого — для него это так важно?

— Неспособная я ученица, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Никаких успехов.

Если просто так спросил — она ему просто так и ответила, а если это важно ему — тогда должен понять: ни-ка-ких успехов.

«У Володина, что ли?» — Букреев чуть вопросительно взглянул на нее и понял: у Володина. И обрадовался. И уже теперь себе удивился, что как же он иначе мог считать, как же у нее — иначе-то могло быть!..

«А может, не стоило так успокаивать его?» — подумала Мария Викторовна.

— А офицеры у вас хорошие, — сказала она.

Букреев чуть поднял брови, — какая связь тут? — потом усмехнулся:

— Не жалуюсь. Приятно, когда твои офицеры нравятся начальству и женщинам.

«Вот, кажется, и обиделся, — подумала она. — Но это же хорошо, что обиделся?»

— Много еще работы осталось? — поинтересовался Букреев.

— Дня на два — и домой... Надоела уже?

— Ну, что вы!.. Командование вам даже признательно.

«Два дня... — думал он. — Два дня, а все время о такой чепухе говорим!..»

— Командование? — удивилась Мария Викторовна. — За что?

Букреев улыбнулся:

— Офицеры стали регулярно бриться!

— Не все, Юрий Дмитриевич.

— Неужели устоял кто-нибудь?!

— Вы.

Он растерянно провел рукой по щеке.

— Хм-м... Действительно... Но кто-то же на корабле все-таки должен устоять?

— И на эту роль вы решили себя назначить?

— Командиру всегда должно выпадать самое трудное, — объяснил Букреев.

Сначала он чувствовал только досаду, что никак они не выберутся из этих ничего не значащих разговоров, из разговоров ни о чем, а теперь он уже просто злился: на себя — потому что не она же должна что-то менять, а он; на нее — потому что не мог понять до сих пор, как же она-то сама к этому относится, ко всему их разговору. То есть, вернее, к нему — как?

Была бы поглупее — тогда хоть что-то бы понял уже...

— Вам бы чуть поглупее быть, Мария Викторовна... — Получилось почти мечтательно, и Букреев смутился немного.

— И что бы тогда? — смеясь, но все-таки удивленно спросила Мария Викторовна. Положительно не могла она предвидеть следующего его поворота, не могла уследить...

— Но вам же нельзя — поглупее? — с сожалением спросил он. — Работа пострадает...

Пора, кажется, уходить, раз он уже о работе напомнил... И ничего-то он не понимает!..

— Ого! — взглянула она на часы. — Мне и действительно пора... Засиделась...

Она уже шла к дверям, легкая, изящная, и не видел Букреев никакой возможности удержать ее, хотя бы остановить...

— Мария Викторовна!..

— Да? — Это уже у приоткрытой двери, на самом пороге.

— Я хотел спросить... — Совсем он не знал, о чем он хотел спросить, ведь то, что вдруг пришло ему сейчас в голову и что он действительно хотел почему-то знать, нельзя было вот так просто спрашивать, да и не спрашивают об этом. — Нет, чепуха какая-то... — Он окончательно смешался.

— А вы спросите, — тихо сказала она с непонятной ей самой надеждой. Может, это был единственный случай, когда она сможет понять наконец... Что понять? Что?.. И почти с отчаянием она повторила: — Спросите!.. Спросите когда-нибудь...чепуху!

— Я... Я хотел узнать... Как ваше имя?

— Имя?! — Она ничего не понимала, чувствовала только, как губы не слушаются.

— Ну, как вас называют... если ласково? — Ему тут же стало стыдно за свой дурацкий вопрос, и все, что он мог сейчас, это попробовать улыбнуться, чтобы... чтобы хоть выглядеть перед ней не таким смешным.

Она постояла на пороге, увидела эту его улыбку — если он хотел сделать ей больно, он правильно улыбнулся — и вышла из каюты, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Полез... — выругал себя Букреев.

Он растерянно сидел за столом, вспоминал ее взгляд перед тем, как она вышла: так презрительно никто еще не смотрел на него — и казался себе неуклюжим, глупым, очень некрасивым и страшно неудачливым человеком.

21

Если не сыграют тревогу, если не вызовет к себе старпом для уточнения суточного плана, если не поступят вдруг какие-нибудь ЦУ — «ценные указания», исполнение которых обязательно именно сегодня, до двадцати одного часа ноль-ноль минут (хотя завтра может оказаться, что кто-то чего-то недопонял, или слегка напутал в своем рвении, или на всякий случай перестраховался, и выяснится, что все эти указания можно было совершенно спокойно, без ущерба для дела, выполнить завтра), — если всего этого не случится, то, значит, служба на сегодня уже закончилась.

А вечер предстоял длинный, потому что кафе не работало, танцы, куда можно бы податься, ожидались только в субботу и фильм в Доме офицеров шел старый.