Случайные имена - [21]

— Вот и хорошо, — с облегчением заявляет Сюзанна и просит официанта принести еще бутылочку сухого вина, а я пытаюсь понять, к чему относится это ее «вот и хорошо» — то ли к согласию К., то ли к тому, что все это так странно. — Не ломай голову, — улыбается мне жена, и я послушно наполняю бокалы терпковато–кислым рислингом прошлогоднего разлива..

— Выпьем за знакомство! — предлагает нам Катерина.

9

— Зачем вы согласились? — спрашиваю я у К. часом позже, когда мы, как то и следует по законам жанра, впервые остаемся наедине, вот только происходит это не в спальне (что было бы просто смешно) и даже — скажем так — не в геометрически замкнутом пространстве, а на берегу, хотя августовские сумерки свежи и К. в своей тонюсенькой блузочке мерзнет, но это не играет никакой роли, просто так уж положено — что мы с ней оказались именно в этот самый момент вдвоем на берегу, в час поздних августовских сумерек, то есть если посмотреть на часы, то времени около одиннадцати вечера, и вот–вот наступит ночь, скроются в темноте окружающие нас горы, исчезнет поблескивающая в свете луны поверхность Глубокого (Черного, Безымянного) озера, да и сама луна — большой ноздреватый полукруг красновато–зловещего цвета — уйдет за тучи, которые с минуты на минуту пригонит внезапно поднявшийся ветер, впрочем, настоящего ветра, такого, как днем, когда мне (предположим) все же довелось спасти К. во время грозы, не будет, слабый ветерок нагонит из- за гор тучи, скроется луна красновато–зловещего цвета, не будет видно ни зги, лишь две тени в свете тусклых фонарей, что слабо мерцают у дверей пансионата, останутся у кромки берега, но кому, скажите мне, придет в голову высматривать их в эту черную августовскую ночь, когда ни летучих мышей, ни крупных ночных бабочек (ни совок, ни бражников), даже таинственных сумеречных птах нет и в помине, а если и есть, то в каком–то ином, волшебном измерении, где нет ни пансионата, ни столь подробно описанного озера, ни героев этого повествования, вновь соединившихся по воле Парок из далекого (скорее всего, существующего тоже в ином измерении), заброшенного парка, в странный, разносторонний треугольник.

Но я отвлекся, так что вновь задам К. свой вопрос:

— Так зачем вы согласились?

Она не отвечает, она садится на ближайший к воде булыжник, с которого днем пацаны удят рыбу длинными, далеко выдающимися в озеро удочками, просит у меня сигарету, а потом отвечает вопросом на вопрос:

— А почему вы не сказали жене, что мы с вами уже встречались?

— А зачем? — недоумеваю я. — Она просто сделала бы из этого вывод о том, что наша с вами встреча предопределена, а значит, все действительно будет так, как ей этого хочется, хотя я, например, в этом не уверен.

— Почему? — отбрасывая в озеро лишь наполовину докуренную сигарету, спрашивает К.

— Тогда получилось бы, что мы с вами просто марионетки, исполняющие волю того, кто стоит за моей женой, а сознавать это не очень–то приятно, согласны?

— А кто за ней стоит? — И ни тени сомнения в том, что безумие нашего сумеречного (впрочем, уже ночного, луна скрылась за обещанными тучами, ни зги не видно, лишь смутный силуэт К. угадывается напротив меня, ибо она, как уже сказано, сидит, я же стою — вассал, оказывающий подобающие знаки внимания сюзерену) разговора лучше отнести к сценам из жизни приюта скорби (сумасшедшего дома, дома для умалишенных), а не к обычному разговору, что происходит после посещения ресторации между парочкой, которой — по нелепому стечению обстоятельств — судьба уготовила (мне хотелось бы с этим поспорить) одну постель.

— Вы еще не догадались? — смеюсь я. — Что же, порою мне кажется, что тот самый, которому по условиям нашего пари я должен продать душу, давно уже в таком близком контакте с моей женой, что ближе, как говорится, не бывает. Впрочем, пока это лишь мои догадки, но отчего–то кажется, что они близки к истине.

— Зябко, — говорит К., поеживаясь, — может, погуляем?

— Темно, а у меня нет фонарика…

— Ну и что? — удивляется она. — Я хорошо ориентируюсь в темноте.

— Пошли, — говорю я и протягиваю ей руку.

Да, я протягиваю ей руку, но это ничего не значит. На какое–то время К. перестает существовать, хотя и идет рядом по прибрежной тропинке, нежно и влажно сжимая мою ладонь в своей, в тучах образовался просвет, утих ветер, и вновь видна луна, ноздреватая, неполная, как бы обкусанная, зловеще–красного, то есть столь мною любимого августовского цвета, то есть луна цвета августовских ночей, то есть августовская луна, освещающая сейчас неверным, мерцающим цветом нас с К., идущих по тропинке, которая вот–вот должна разветвиться и можно пойти или в горы, или спуститься к озеру, так что будем делать?

— Пойдем к озеру, — тихо говорит К. И мы спускаемся к озеру, берег ровный, песчаный, внезапно в прибрежных зарослях начинает бормотать неведомая ночная птица, над поверхностью озера туман, если бы не было так прохладно, то я бы искупался сам и предложил К. составить мне компанию, но ей и так холодно в своей тонюсенькой беленькой блузочке, какого черта Сюзанна впутала ее в эту историю, бедной девочке своих проблем достаточно — взять хотя бы неверного мужа! — а тут… Я даже не продолжаю, я сажусь прямо на песок, стягиваю свитер и предлагаю К. сесть на него (мне и в одной рубашке не будет холодно, это я хорошо знаю), К. послушно садится и ждет, что я буду делать. Конечно, проще всего было бы нежно опрокинуть ее навзничь, столь же нежно задрать черную шелковую юбку, стянуть такие же шелковистые на ощупь (они обязательно должны быть шелковистыми на ощупь) трусики, властно раздвинуть полноватые, сильные ноги и войти в нее, совершая этим сакральный акт знакомства плоти с плотью, акт слияния, единения, на земле (на желтом озерном песке) и под звездами (под черным августовским небом с уже описанной луной и мельком упомянутыми звездами), вполне возможно, что именно этого и ждет от меня К., но я даю себе слово, что юбка ее не будет задрана в этот вечер, да и трусики останутся не стянутыми, как бы ей этого ни захотелось. Слишком тиха и упоительна, описываемая ночная минута, чтобы вот так брутально, по–мужицки, разрушать ее, да и потом — кто знает, но, может, как раз этого и ждет не только Сюзанна, но и ее таинственный повелитель, а ведь в том, кто он, я уже не сомневаюсь, ибо еще один знак парок вспомнился мне: да, тот самый парк с той самой разрушенной скульптурной группой, нимфой и сатиром. Отчего именно сейчас дошло до меня истинное значение уже хорошо подзабытого знамения? А отчего именно сегодня случилось все это — кто может ответить? впрочем, так ли уж важно знать ответ, произошло то, что и должно произойти, и эта максима вновь дает мне уверенность в собственных силах, хотя одновременно я понимаю и то, что все намного сложнее, чем казалось. А главное — то, что ждет меня самого, смогу я избежать уготованной участи или же и меня постигнет участь Сюзанны?