Случайному гостю - [42]

— Ой, тётя Лена, спасибо, ой, а ведь ничего не болит, ой — я себя чувствую по другому… Там точно — все в порядке?

— В порядке, в порядке, — устало говорит бабушка. — В марте жди дочку.

— Ой, тётя Лена, — пищит Вика. — Я теперь, я… они все у меня!

— Молчи… — сурово говорит бабушка, — молчи обо всем, а то я и не знаю, куда она дальше пойдёт.

Вика шуршит дутой курткой, видно, что молчать ей не хочется.

— Ой, — рассеянно говорит она.

— На все добре, — отвечает бабушка и выталкивает Вику на галерейку. Щёлкает замок, Викина тень плывет вдоль окон.

— То я мушу[83] говорить «ой», — устало произносит бабушка. — Какая в ней злая воля, неадекватна…

Я придвигаю стул и лезу на шкаф.

…В этом шкафу все время происходит движение. Иногда он скрипит, а иногда откровенно громыхает барахлом. Шкаф, в общем, активно живет своей жизнью, как-то не очень совмещая её с остальной квартирой.

По ночам, если прислушаться, можно услышать тоненький смех или попискивание, а также нечто похожее на топот, от него шкаф еле заметно раскачивается. В самые глухие ночи, а особенно в волчьи месяцы, из шкафа доносится плач — очень горький и безнадёжный, иногда можно услышать и рычание — это Вакса сердится на шкаф и выражает свои чувства голосом. Потом она кашляет, все-таки в её возрасте рычать так долго трудно.

Внутри шкафа мне еще ни разу не удавалось обнаружить ничего интересного — только шмотки и коробки, пара старых чемоданов и мелкая рухлядь. Даже моли в нем нет и не было.

Тётя Женя подозревает во всем мышей. Лично я ни разу не видел ни одну плачущую мышь, да и смеющуюся тоже, а топот и посейчас кажется мне не совсем мышиной особенностью…

Тем не менее, тётя Женя отбрасывает любые иные толкования и борется с предполагаемыми мышами истово и неустанно.

В ход идут различные комбинации ядов, мышеловки и Вакса. Вакса недолюбливает шкаф и при непосредственной встрече обдает его или рычанием, или ледяным шипением, то есть презрением. Яды бесследно исчезают, что наводит меня на мысль о том, что в шкафу отрава превращается в драже и маленькие мыши собирают его в наперстки. В мышеловки попадается сама тётя Женя, когда навещает пальто, куртки и коробки с обувью, причём создается впечатление, что мышеловки ползают по шкафу и забираются вверх — в карманы пальто или в сапоги в коробках, а шкаф по-прежнему хихикает и трясётся в темноте.

Я придвигаю стул и лезу «на шафу». Пальцы привычно ухватываются за балясинку, ногой я упираюсь в вырезанную на передней стенке звезду с восемью лучами, потом в ананас, и вот я наверху. Здесь лежит специальный поисковый фонарик, он очень старый, но все еще ярок и его свет можно делать красным, а можно зелёным — это трофейная немецкая штука.

Щёлкнув выключателем, я несколько раз провожу лучом по кипам сваленных на шкафу вещей: здесь и целый ящик пластинок, и связки учебников, рулоны старой клеенки и коробки с мулине, и еще какие-то подозрительные мешки и мешочки. Коробка с цветной бумагой лежит поверх кипы отрезов. На коробке, в мутноватом луче фонарика, сидит маленький мышонок в красном колпаке, вокруг него игриво поблескивают пылинки.

— Привет, — робко говорит мышонок. От неожиданности я чихаю.

— Дай тебе Бог крепкого здоровья, — продолжает он.

— Спасибо, — говорю я. — А ты кто?

— Я Непослушный, — грустно отвечает мышонок. — Поэтому в шляпе…

— Так значит, есть еще и послушные? — озадаченно спрашиваю я.

— Их большинство, — отвечает мышонок и поправляет свой красный колпачок.

— Мне бы коробку с бумагой, — говорю я после минутного молчания.

— Да-да, пожалуйста, — торопливо говорит мышонок. Он слезает с коробки и аккуратно прыгает по рулонам ткани и учебникам.

Я протягиваю руку и беру коробку. Мышонок внимательно смотрит на меня агатовыми капельками глаз.

— Мне пора, — говорю я мышонку.

— Жаль, — отвечает он тоненько. — Я думал, мы поиграем.

— Но я тороплюсь, — виновато говорю я. — Приходи попозже, когда я лягу спать.

— Мне нельзя уходить далеко от замка, — говорит мышонок. — Лучше ты приходи, но только не приводи Хищника-Помощницу.

— Не знаю даже, о ком ты говоришь, — отвечаю я.

— Ну как же, она часто спит тут с тобой, в эти ночи нам не разрешают покидать башню…

— Хм, — говорю я. — Башню?

— Неважно, — говорит мышонок. — Приходи…

— Постараюсь, — отвечаю я и гашу фонарик.

— Пока, — тоненьким голоском говорит темнота.

— До встречи, Непослушный, — говорю я и лезу вниз.

ГЛАВА ПЯТАЯ

о старых дамах, обязательствах, полётах и зеркалах С участием Вороновских и силы электричной Прилагаются рецепты

Бабушка на кухне нервно препарирует яблоки. Они хрустят под ее карающим ножом. Окна открыты настежь: и в её комнате, и в кухне. В пепельнице дотлевает окурок. Холодно. О Вике ничто не напоминает.

— Лесик, — сурово говорит бабушка. — Ты решил ночевать на шкафу?

— Нет, на улице, — отвечаю я. — Там теплее.

— Ну, закрой, — милостиво говорит бабушка.

— Окна? — радостно спрашиваю я.

— И рот, — отвечает она.

Обдумывая, что бы такого достойного и сокрушающего сказать, я громыхаю рамами сначала в комнате, затем в кухне.

Закрыв последнее окно, я ставлю на место лимонную мяту и роюсь в комодике под телевизором — мне нужны ножницы и клей. Чёртик с солонки насмешливо наблюдает за мной, я показываю ему язык.