Случайному гостю - [43]

Бабушка, вырезав из яблок середину, заталкивает в них варенье, оно окрашивает ложку и её пальцы в кроваво-красный цвет, выглядит это зловеще. Затем выкладывает яблоки в высокую медную кастрюлю и начинает задумчиво забрасывать в нее специи: травки, зерна, листья; при этом бабушка еле слышно шепчет что-то себе под нос. Я замечаю давешнюю черную миску на столе. Вода в ней постепенно затягивается пеленой, пар тревожно светится красным. Потоки холодного воздуха проносятся позади меня и по ногам, серая скатерть идет морщинками, занавески колышутся, обрисовывая смутные очертания фигур, прячущихся за ними. Колокольчик, что висит на одном из окон, удушенно звякает.

Дар просится на волю и воцаряется в нашей выстуженной кухне.

Я нашел клей, разыскал ножницы и сажусь за стол, начинаю неторопливо вырезать из красной и желтой бумаги полосочки — потом их надо будет сгибать и склеивать, все это будущие бумажные цепи. Бумажки шевелятся от небольших вихрей, снующих по полу и над столом — это они — призраки Рождества… Гости.

Является Вакса, она вспрыгивает на стул и сладко потягивается, выгибая спинку дугой. Ее интригует шуршание маленьких бумажек на столе, гости не интересуют кошку вовсе.

— Вижу вас насквозь, — сообщают зелёные кошачьи очи.

Черная миска и бабушка занимают нашего хищника гораздо сильнее.

Свет гаснет. «Холодильнику хана», — мрачно думаю я.

Я успеваю увидеть, как бабушка вынимает Сиренку из ворота и колет булавкой ладонь — по линии сердца, в бурлящую воду, стекает кровь, напоминающая давешнее варенье.

Тёмная капля гулко падает в миску, вода в ней вскипает, выбрасывая космы разноцветного пара, бабушкино бормотание сливается в странно звучащий речитатив, Вакса, на своем стуле, время от времени нервно подергивает лопатками — по черной шерсти пробегают еле видные голубоватые искры.

Кухня заметно смещается влево, вся в целом и всеми предметами в отдельности. Ее освещает неровный красноватый свет.

Дар, выпущенный на волю, заставляет воду в миске булькать, кухня окончательно перекосилась и намеревается перевернуться кверху килем; тени толпятся в её углах, явно растерянные происходящим. Больше всего меня удивляет, что все предметы находятся на своих местах, словно привыкнув кувыркаться изо дня в день. Не звякнули ни склянка, ни ложка.

Тянет всем иным, что дар несет с собою — курлычут в сером пустом небе гуси, жалобно звенит мой колокол.

Ангел-молчальник, сложивший руки на груди, оборачивается вокруг своей оси, бронзовые кудри треплет стылый ветер на мосту.

Сквозь существующие стены, тени, пятна света, сквозь равнодушную мебель, перестоявшую почти две эпохи и три смены режима, проступает совсем иная обитель — низкая комната, стены из дикого камня, фахверковые балки на потолке, прямо из стены растет сук весь в крупных чуть розоватых цветах: «Яблоня? — думаю я, — зимой?» На суку спит, нахохлившись, ворона. Гудит прялка; за ней виднеется высокая сутулая фигура, сидящая на древнем, вросшем в пол стуле, словно на троне, освещенная камином, в котором брызжут зелеными и красными искрами буйные пряди пламени.

— Колдовской огонь! Настоящий, — восхищаюсь я.

Под столом, по-кошачьи свернувшись, лежит белая собака с красными ушами.

Вакса в лазит на стол и неотрывно смотрит на пламя в той комнате, глаза ее разгораются ответным огоньком цвета наперстянки. Кошка оглушительно мурлычет.

— Я прошу совета, — сдавленным голосом говорит бабушка. Прялка продолжает гудеть. Женщина за нею — безучастна.

— Я, я… нижайше прошу совета, — говорит бабушка. Я смотрю на нее потрясённо — по бабушке всегда чувствовалось, что гордыня — непреодолимый грех. И вот так — «нижайше прошу». Воистину — унижены будут гордые…

У меня вываливаются из рук ножницы и с лязгом падают, вначале на стол, а затем на пол.

Женщина за прялкой с силой толкает колесо, поворачивается к нам, откладывает веретено и встает со стула; за её спиной виднеется низенький длинный стол — он уставлен игрушками и маленькими чашечками.

— Так ты, — говорит бабушке высокая, сутулая старая женщина, — просишь совета?

Бабушка, высокая, старая, но нессутулившаяся, кивает в ответ.

Женщина делает шаг по направлению к нам и видно, что она сильно хромает. Она подходит ближе, и кошка передвигается ко мне почти вплотную и перестает мурлыкать. Женщина переступает дрожащую черту, где наши вишнёвые доски и домотканные половики смыкаются с камышом на ее полу и говорит:

— Я не даю советы даром.

Бабушка вскидывает голову.

— Считай, я уплатила аванс, — говорит она, и в голосе её тлеет ссора.

Я узнаю в прихрамывающей высокой даме снежную фигуру с Ормянской.

Кошка перебирается мне на руки и издает какое-то хмыканье, женщина подходит к столу.

Чёрная миска подпрыгивает и начинает вращаться в воздухе, исторгая клубы пара. Женщина втягивает его носом и говорит:

— Не пожалела крови… Своей… То-то я удивилась — как это ты меня дозвалась…

Я поднимаю ножницы и зачем-то щелкаю ими, кошка вонзает мне в руку когти, и я тихонько сиплю. Обе дамы поворачиваются ко мне, глаза их темны. Лица похожи. Гудит прялка, огонь пускает разноцветные искры, крутится над столом миска, увлекая за собою космы пара.