Случай Растиньяка - [2]

–  Дело в том, – начал он, пряча бумажник во внутренний нагрудный карман пиджака, – что я ничего не понимаю в искусстве. Может, вы мне поможете?

–  А вы хотели бы что-нибудь приобрести? – спросила она.

–  Да-да, – ответил он поспешно. – Что-нибудь.

–  А для какой цели?

Ему не хотелось отвечать, тем более что вопрос сбил его с толку. Ему хотелось смотреть на нее. На ней был черный сатиновый халатик на пуговичках. Не то чтобы халатик был ей мал, нет, но гордые груди натягивали черный сатин, как паруса, наполненные ветром. Тонкая талия, тонкие лодыжки и запястья, а то, чем он любовался вначале, когда увидел ее в витрине, напоминало мандолину.

–  Как для какой? – вернулся он наконец на землю. – Повешу где-нибудь.

–  Вот то-то и оно, – снова улыбнулась женщина, и у нее на щеках заиграли прелестные ямочки. – Где именно вы хотите повесить картину? Ну, на работе, дома? В кабинете, в гостиной, в столовой? Может быть, в спальне?

–  Я подумаю.

Она пожала плечами.

–  Подумайте. Многие подбирают картины к интерьеру. И ничего в этом особенного нет.

–  Я в этом совершенно не разбираюсь… простите, это я уже говорил. Вот вы… Как вы отличаете хорошую картину от плохой? Кто ваш любимый художник?

Теперь она рассмеялась – весело и сердечно. Необидно.

–  Вы еще спросите про мое любимое стихотворение. Художников много – самых разных. Многое зависит от эпохи, стиля… Есть великие мастера… Кое к кому я, например, равнодушна. Взять хоть Рафаэля… А есть так называемые художники второго ряда, куда более интересные. Современных художников невозможно сравнивать со старыми мастерами, хотя сейчас многие сознательно им подражают. Ничего хорошего из этого не выходит.

«Вот уж это точно», – подумал он, вспомнив портреты кисти известнейшего из подражателей, висевшие у него дома. Казалось, из них сочится… только не миро, а сахарный сироп.

–  Ну, скажем, из старых мастеров кого вы больше всех любите?

Она покачала головой.

–  Опять слишком общо. Возьмите Древний Египет. Простое, наивное искусство. Подход не менялся веками: фронтальный торс, голова в профиль, руки и ноги тоже. Цельный глаз на виске, хотя в жизни так не бывает.

Женщина повернулась боком, чтобы показать, что так не бывает. Мужчина жадно уставился на ее профиль.

–  А зачем они это делали? – спросил он.

–  Древнеегипетская живопись обслуживала смерть. Стоит что-то упустить, отклониться от шаблона, и человек рискует не попасть в загробный мир. Наивно? Да. Но в ХХ веке эта живопись оказала влияние на многих. Пикассо изображал аж по два глаза на одной щеке. Сюрреалисты… Слыхали о таких? Весь Сальвадор Дали отсюда пошел. Я его не люблю, по-моему, в нем очень много понта и саморекламы, но мне кажется, египетская живопись заметно на него повлияла.

О Сальвадоре Дали, великом понтярщике и мастере саморекламы, мужчина что-то слышал. Он кивнул.

–  Многие художники и сейчас разрабатывают древнеегипетские мотивы, правда в основном в декоративных целях, – добавила женщина.

Он внутренне вздрогнул. В парадной гостиной у него дома висело многофигурное декоративное панно с древнеегипетскими мотивами. Фронтальный торс, голова в профиль, руки-ноги тоже. Он старался в этой комнате не бывать, а если уж приходилось, обязательно становился к панно спиной. Глядя на повернутые вбок ноги и выписанные целиком глаза на виске, можно было взбеситься. Если бы все эти фигуры поскорее попали в загробный мир, он был бы просто счастлив.

–  Ладно, оставим Древний Египет, – предложил мужчина. – Возьмем что-нибудь поближе.

Опять женщина пожала плечами. Он купил билет, кроме них, в галерее никого не было, она считала себя обязанной развлекать его за эти деньги: так он понял ее жест.

–  Не хочу показаться занудой, – начал он.

–  Да нет, я не против, – возразила она. – Давайте возьмем эпоху Возрождения… хотя она тоже огромна. Одних итальянцев – целый город заселить можно, а ведь есть еще и Северное Возрождение, это отдельная песня. Давайте возьмем Проторенессанс – Раннее Возрождение. Это мой любимый период. – Женщина подошла к застекленному шкафчику с книгами по искусству и нахмурилась. – Надо же, у нас, оказывается, Джотто нет. Надо будет заказать на складе. Ну ладно, вот вам еще один великий художник – Мазаччо. Это уже Высокое Возрождение. Смотрите.

Она вынула из шкафчика тонкую, почти карманного формата книжку, правда, с плотными атласными листами, и протянула ему. Он перелистал книжку и честно признался, что эти картинки кажутся ему почти такими же неестественными и статичными, как искусство Древнего Египта.

–  Ну нет, не скажите. – Женщина вынула из шкафчика еще одну книжку того же формата.

Мужчина не смог даже правильно произнести красивую и звучную фамилию художника.

–  Чимббуэ? – полувопросительно проговорил он.

–  Чимабээ, – поправила его женщина. – Между прочим, это кличка. Означает «Бычья Башка». На самом деле его звали Ченни ди Пепо, а Бычьей Башкой прозвали за упрямство. Вот смотрите. – Женщина открыла книжку наугад. – Чимабуэ был страшно популярен и заполнил множество церквей вот такими мадоннами в византийском духе. Изображение статично, плоско, лишено пространства, глубины, объема. Фигурки как будто вырезаны из бумаги и наклеены на картон. Я говорю «фигурки», а ведь реальная высота этой иконы – больше четырех метров! Эта мадонна вдвое выше человеческого роста. – Тут женщина невольно окинула его взглядом. – Вдвое выше вас. А посмотрите, как надменно она усмехается, с каким презрением взирает на простых смертных! И ангелы тоже. Вот представьте себе, что кому-то пришлось бы случайно заночевать в этой церкви. Да он бежал бы в ужасе от такой великанши! А теперь взгляните сюда.