Случай на Прорве - [31]

Вынужденное бездействие тяготило и раздражало меня. Однако что-то предпринимать без согласования с начальством мне строго-настрого запретили. Видимо, побоялись, что по молодости лет могу наломать дров.

«Ждать и присматриваться, присматриваться и ждать», — вспомнил я нудный голос Валькова.

А к чему присматриваться? Зачем ждать? И так видно птиц по полету. Брать их надо после очередного возвращения из города и работать. Уверен — Ляпа первый расколется, откуда у него и часики новые и костюм, да и связи у них можно вытянуть быстрее, чем вот так дожидаться у моря погоды.

Конечно, я немного продвинулся во взаимоотношениях с Бедой. Он стал ко мне относиться без прежней отчужденности и подозрительности. Но поди дожидайся, пока снисходительность Федьки, которую я с таким трудом зарабатывал, перерастет в полное доверие. Он может снизойти и через полгода и через год, а я должен буду сидеть в этом селе неизвестно сколько. Притом сейчас еще лето, а скоро осень — слякоть, дождь. Бр-ррр! Мурашки пробежали по спине от такой перспективы.

Под стать моему настроению где-то на окраине села раздались звуки похоронного марша. Пошел посмотреть на похороны — все развлечение в моей скучной жизни. Однако потом настроение испортилось еще больше. Впечатление тягостное: путевой обходчик попал каким-то образом под поезд, двое детишек остались, жена. Дети плачут, толком и не понимая, что случилось, а у вдовы лицо будто мучное, как маска. Тяжко ей придется — одной поднимать малышей.

В толпе я неожиданно увидел Шустова и стал незаметно подмигивать ему, надеясь обратить на себя внимание, но он посмотрел на меня как на пустое место и отвернулся. Даже обидно стало. Завыть захотелось от своей никчемности. Скучно. Да и, правду говоря, роль моя поначалу меня больше привлекала. Одно дело убийство раскрывать, и совсем другое — за ординарным ворьем охотиться.

Быть в шкуре постороннего наблюдателя, куда ни шло, — смотри себе, как медленно, но верно катится Купряшин опять в тюрьму. А вот не пустить его туда, переубедить, заставить изменить образ жизни не могу. Хороший будет у меня видок, если полезу к Федору с сантиментами — так, мол, и так, плохо — грабить, воровать, работать надо, трудиться на благо общества, матери помогать. Нет, с Бедой такой номер не пройдет, не тот объект, и я не тот человек, который способен его перевоспитать. Странно все-таки. Молодой парень, из крестьянской семьи, откуда у него тяга к легкой жизни, жестокость, почему его боятся, отчего он так озлоблен? Поговаривают, и мамаше от него достается. Вполне возможно, недаром она такой забитой выглядит. Упустили парня в свое время, другие «учителя» учили и, надо сказать, добились большего, чем школа, голову даю на отсечение — эту науку из него уже не выбить. Поздно, как ни парадоксально, в двадцать лет поздно. Семя попало в благодатную почву. Не вырвешь.

С невеселыми мыслями я вернулся домой, как привык теперь называть хибару Трофимыча. Нина прохлаждалась на речке, а мне даже туда не хотелось. Какая-то апатия наступила.

В этот же день объявился Беда. Он появился у меня вечером. В брюках синего габардина, заправленных в сапоги, самодовольный, попахивая коньячком. Не иначе, дело какое-нибудь удачно провернул. Только глаза, как всегда, — злые, с угрозой.

— Все отдыхаешь, москвич? — по-прежнему совершенно игнорируя Нину, обратился он ко мне.

— Отдыхаю, за тем и приехал, — в тон отозвался я, никак его не называя.

Это была моя маленькая месть за пренебрежительное обращение. Он меня по имени не называет и я его не буду.

— Ой ли, только за этим? — немигающие глаза Беды уставились мне в переносицу, на скулах заходили желваки.

Меня в жар бросило. Неужели пронюхал? Тяжело будет тогда выбираться отсюда. Я почему-то легко краснею по любому поводу, прав ли, виноват ли, все равно. Иной раз даже от мысли, что обо мне могут плохо подумать. Начав краснеть, краснею еще больше уже от одного ощущения, что покраснел. Выгляжу в таких случаях довольно глупо. Многих, наверно, мой вид наводит на размышления. Скверное качество. В последний год стал с ним бороться. Только чувствую — краснеть начал, дыхание сдерживаю и в одну точку смотрю. Помогает, хотя все равно привлекаю к себе внимание.

Вот и в данный момент покраснеть для меня равносильно провалу. Беда всех тонкостей моего характера не знает, а объясняться смешно. Если ему действительно что-то известно, мои объяснения только усилят подозрения. Однако, к удивлению, я не покраснел, ибо висевшее напротив мутное зеркало отразило нормальный цвет моей физиономии.

Тогда, совсем осмелев и словно не замечая прозрачного намека, я буркнул:

— Еще за тем, чтобы с тобой водку пить.

Некоторое время Беда изучающе рассматривал меня, потом встал и, не прощаясь, направился к двери. У порога он повернулся и, ни слова не говоря, махнул рукой, приглашая выйти за ним. Глаза Нины выразили тревогу. Я ободряюще подмигнул ей и вышел.

— Ты какого хрена за мной шпионишь? — от Беды вновь остро пахнуло спиртным.

— Я? За тобой? — сыграл я довольно натурально, тем более, что и сам пока не представлял, о чем он толкует.