Слой 3 - [23]

– Кто посоветовал Слесаренко сказать про жену? - спросила Анна. – Ты? Удачный вариант. – В ее голосе не было одобрения.

– Тыщу раз говорил: никто. Само собою получилось.

– Ну-ну, – пропела Анна. – Какие мы удачливые! А ведь он просил тебя...

– Не его собачье дело, – сказал Лузгин. – Здесь мы хозяева. Давай, беги начитываться, меньше часа до эфира. Сюжет Ломакина про отпускников озвучен, Коля? Тогда заряжай. А ты беги, принцесса, только горло смочить не забудь – совсем от курева охрипла.

Хорошо, папочка, – сказала Анна, роняя ноги со стола.

Лузгин посмотрел телесюжет с отпускниками. Все шло, как надо, люди говорили сердито и откровенно, но без прямых угроз и обещанья драки, главное – не пахло провокацией, и Лузгин остался доволен настолько, что сунул в нагрудный карман оператору пачку настоящего американского «Мальборо».

Теперь предстоял рисковый разговор с директором телестудии Хал иловым.

Много лет назад они работали вместе на областном телевидении. Халилов был третьеразрядным ассистентом режиссера, сплошное «принеси-подай», бегал в гастроном за водкой и вид имел забитый и несчастный. Потом пробился в Москву на курсы телеоператоров, закончил их и вернулся уже для того, чтобы таскать водку и кофры для маститых камерменов вроде Крицкого или Завьялова. И тут открыли корпункт в Сургуте. Ехать туда никто не хотел. Репортера нашли среди местных, а с оператором застопорилось: все-таки особая работа, требовался навык, знание азов телесъемки и монтажа. Халилов сам пришел к начальству и попросился и вскоре уехал в Сургут, присылал оттуда весьма средние сюжеты, потом уволился. Долго о нем ничего не слышали, говорили даже, что бичует, спился и так далее. И каково же было изумление Лузгина, когда по прибытии в город он отправился знакомиться с местной журналистской элитой и едва узнал в холеном и властном директоре городской телестудии былого мальчика для побегушек.

Он поначалу искренне обрадовался: как-никак знакомый человек, будет на кого опереться по первости. К тому же в те давние годы Лузгин благоволил к Халилову, пестовал его и ограждал, брал с собой в престижные командировки – если честно, то больше из чувства явного превосходства и необременительного великодушия, – и надеялся нынче, что все это вспомнится и благодарно зачтется.

И как же он промахнулся!

Вялая сытая морда, ни тени стародружеской улыбки наоборот, глаза с ленивой поволокой неприязни и будто склеенные толстые губы, разлеплявшиеся только для того, чтобы выдавить «ну, не знаю» или совершенно идиотское «будем посмотреть». От дружеского предложения крепко выпить и повспоминать доброе старое Халилов отказался с какой-то торопливой и злой радостью, домой к себе ни разу не пригласил и вообще открыто тяготился лузгинским присутствием.

Все объяснила Анна. Как отирался и сновал Халилов возле старого нефтяного «генерала», мудрил с его снабженцами на ниве бартерных поставок телеоборудования, как на смех горожанам пытался сделать из «генеральской» любовницы местную телезвезду, а с приходом к власти команды банкира Вайнберга вытурил ее в шею и самолично провел в эфире серию разоблачительных передач о самодурстве и финансовой нечистоплотности прежнего своего благодетеля. Как запаниковал и удрал в кусты при первых признаках конфликта между Вайнбергом и мэром Воронцовым, прикрыл свое «аналитическое» шоу и все вещание свалил на Анну, сам же принялся шустрить по коридорам и приемным, расточая запах вечной преданности налево и направо. Он бы свернул себе шею – так крутил головой по окружности, если бы ко времени не подстрелили Воронцова. Полдня сидел Халилов с открытым ртом и скорбным видом в приемной Вайнберга, но был-таки допущен внутрь и вышел оттуда мокрый и бледный, но с победительной улыбкой на сызнова и крепко слипшихся губах.

В «предбаннике» халиловского кабинета рядом с секретаршей теперь сидел охранник, выклянченный у Вайнберга под вопли об опасности честного журналистского труда на современном бандитском этапе истории. Лузгин кивнул ему и уже протянул было руку к начальственной двери, но сжалился над секретаршей и вымолвил просительно:

– Доложите, пожалуйста.

Халилов сидел за столом, скрестив руки на груди, и глядел за окно, демонстрируя профилем крайнюю степень задумчивости. Солнечные полосы рассекали комнату по диагонали, и Лузгин из вредности сел на стул у окна, заставляя директора студии щуриться против света.

– Я же просил тебя, Владимир Васильевич, – усталым голосом произнес Халилов, – оформить удостоверение в мэрии. Телестудия – режимный объект, и ты пойми меня правильно: порядок есть порядок. Если ты работаешь советником у Слесаренко, разве трудно сделать соответствующие «корочки»?

– Я не работаю советником, – в тон Халилову ответил Лузгин. – Я просто помогаю, по-дружески.

– Ну, я не знаю! – Халилов выпятил губы, изображая оскорбленное достоинство. – Это несерьезно. Ты ходишь везде, во все вмешиваешься, и у тебя нет никакого официального статуса. Ну ладно, я знаю тебя достаточно давно. – Лузгин отметил про себя это колкое слово «достаточно». – Но другие люди начинают задавать вопросы. Пора бы определиться как-то... Тогда и мы определимся.