Слой 3 - [22]

– Рискуешь, Моржухин, – сказал Кротов. – Речи ведешь непочтительные.

– А ты подпиши письмецо-то для немцев, и мы к вам со всем почтением.

– Ладно, – Кротов вздохнул и поднялся. – Загляни завтра, покумекаем. И документы по заводу приготовь.

– О чем базар! – счастливо воскликнул Моржухин. – На хрена мне завод, если мы снова друзья, дорогой мой Сережа Витальевич? Мы еще с тобою... край-конец!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Отмотай назад, Коля, – попросил Лузгин, стряхивая сигаретный пепел в банку из-под кофе. – Вот так, хорош. Теперь запускай.

Городская студия телевидения располагалась в левом крыле местного Дворца культуры – большого угластого здания, построенного в начале девяностых годов на первые лихие нефтедоллары. Тогда же был закуплен нефтяниками в Японии и комплект эфирно-студийного оборудования, да такого, что старые телестудии, включая и областную тюменскую, умылись слезами от зависти. В марте девяносто четвертого студия «Альянс» впервые вышла в эфир с коротким блоком новостей, концертами по заявкам и пиратскими копиями новейших американских кинофильмов.

С той поры в местном эфире мало что изменилось.

– Стоп! – рявкнул Лузгин. – Клеим отсюда. И рапидиком, рапидиком, когда он глаза подымает.

– Ну, это кино... – недовольно процедил оператор Коля. – В новостях так не делают.

– Ты мне будешь объяснять, что и как делают в новостях?

Лузгин хмыкнул, легонько щелкнул оператора по затылку и вопросительно глянул на местную примадонну эфира Анну Вячеславовну Лялину, двадцатисемилетнюю незамужнюю дочь директора городского спорткомплекса, длинноногую брюнетку с белой кожей и скуластым лицом, чуть тронутым легкой россыпью веснушек. «Ты почему не загораешь?» – спросил ее как-то Лузгин, когда лежали на матрасе в углу комнаты. «Зачем?» – сказала Анна, глядя в потолок, и вздрогнула белыми плечами. Сейчас она сидела рядом с Лузгиным, откинувшись в кресле и положив джинсовые ноги в белых кроссовках на край монтажного стола – переоделась, как только вернулись на студию: ненавидела платья и туфли на каблуках, но в кадре старалась «соответствовать».

– Что дальше? – спросил оператор.

Анна уронила сигарету в торопливо подставленную Лузгиным банку-пепельницу.

Найди на пленке молчащие задумчивые лица и намонтируй подряд их сколько найдешь.

– На интершуме?

– Да. А в конце... – Анна задумалась на мгновение. В конце дай стоп-кадром общий план людей на рельсах и... Есть у нас в фонотеке тепловозный гудок?

– Поищем, – ответил вяло оператор.

– Гениально, – сказал Лузгин.

– Да что вы! – сказала Лялина.

– Я серьезно. Гудок – как предостережение, как напоминание о неизбежности развязки. Это гениально. Вы классная журналистка, Анна Вячеславовна. Одного понять не могу: почему же ты в эфире так глупо выглядишь?

Он знал, что сейчас его станут бить, и заранее прикрыл голову ладонями.

А как не хотел же он ехать в этот заштатный северный городишко! Кротов – тот принял решение сразу, едва Слесаренко прилетел и объяснил, что к чему и зачем. Лузгин же готовился к отпуску, только что отмонтировал последнюю свою передачу и крепко отпраздновал, после чего второй день депрессировал похмельно, и тут эта дурацкая идея: куда-то лететь, к черту на рога, что-то налаживать и выяснять, и главное – отпуск накрывался окончательно и бесповоротно, а так мечталось окунуться в море на Мальорке, сбросить вес и душевно побарствовать.

Пришлось сдавать путевки и ругаться с женой и турфирмой, потом выкупать их снова – для жены и ее подруги, снизошедшей за лузгинские деньги скрасить гамаркино одиночество на Мальорке.

Почему он согласился – Лузгин так до конца и не понял. Конечно же, повлияла кротовская быстрая решительность и давняя его, Лузги на, необидная зависть к умению старого друга и одноклассника вот так вот, наотмашь, поворачивать жизнь. Он сочувствовал Слесаренко, когда узнал про его жену, и совершенно искренне усердствовал на похоронах, но потом тог уехал на Север и тихо пропал, и вдруг появился какой-то весь новый, подобранный, с незнакомым напором во взгляде. Этот новый Слесаренко не слишком понравился Лузгину. Было видно, что этому новому уже не требовались поводыри и наставники только помощники. Он готов был слушать, но не слушаться. Лузгин же любил, когда люди во власти именно слушались его, так было на всех передачах, а здесь понимал: не получится.

И все-таки он согласился. Хотя в ответ на слова Кротова о том, что с некоторых пор мы несем ответственность за этого человека, только скривился презрительно. Никакой ответственности за Слесаренко он не чувствовал и не сознавал, и ему было все равно, станет тот мэром или не станет. Дружище Кротов, как всегда, играл в свои живые шахматы и на доске, и под доской, интерес же Лузгина в данном случае был чисто спортивный и денежный.

– Мотай к началу, – скомандовал Лузгин, когда оператор закончил монтаж эпизода. – Оценим шедевр в совокупности. А ты, Аня, текст прогони под картинку. Пожалуйста.

– Чтоб ты подох, любимый, – сказала Лялина, кладя на колени листочек с закадровым текстом. Они уже ни от кого не прятались.

Первые кадры сюжета шли под крики и шум забастовки. Анна бубнила рядом свой текст скучным голосом, но Лузгин улавливал: текст «ложится», объясняет ситуацию и создает напряжение. Вот приехал Слесаренко, люди смотрят угрюмо и недоверчиво, суетится агрессивный Зырянов лицом в кадр, на переднем плане упрямый слесаренковский затылок, хорошо слышен зыряновский вопрос: «Зачем приехал!», поразительный ответ Слесаренко про жену, мертвая пауза, вот Зырянов поднимает глаза (специально замедлили пленку), и всё, партия закончена, полный мат забастовщикам под тревожный гудок паровоза.