Слово о сыновьях - [35]

А потерявшие человеческий облик фашисты не преминули поживиться на своих жертвах. На второй день после ареста Анатолия Таисия Прокофьевна увидела полушубок сына на одном из полицейских. На другом я узнала пальто Бориса.

Тяжелые дни, которые нельзя передать словами, полные тревоги за судьбу своих детей, переживали мы. Не зная, что предпринять для облегчения их участи, мы к тому же и бессильны были что-либо сделать. Таисия Прокофьевна, мать Анатолия, узнав, что в полиции работает следователем ее кум, решила пойти к нему домой — узнать, что ожидает наших детей. Но он не пожелал с ней разговаривать.

— Куда ты смотрела? Не видела, где сын пропадает! Может, еще скажешь, не знала, что он партизан? Сама теперь и расхлебывай. Только несдобровать им!

Мы понимали, что только взяткой можем добиться хоть слова о наших детях. Каждый день по дороге в полицию я проходила мимо дома, в котором жила тетя Кати Хайруллиной.

У нее на квартире поселился полицейский, и, чтобы выпытать некоторые сведения о Борисе, Катя каждый день приходила сюда и приносила полицейскому сметану, молоко. Ей удалось узнать, что Борис сидит в маленькой холодной камере, разделенной на две части. Во второй половине находился арестованный коммунист Лютиков. Катя хорошо знала Лютикова и старалась устроить передачи ему и Борису. Полицейский охотно брал продукты, табак, теплые вещи. Но доходили ли они до них — мы так и не знаем.

С каждым днем артиллерийский гул слышался все ближе. Советские войска уже взяли город Каменск и подходили к Большому Суходолу. Все чаще появлялись над Краснодоном самолеты с красными звездами на крыльях. Они бомбили немецкие эшелоны, склады, железнодорожные пути.

Чувствуя приближающийся час расплаты, немцы без разбора хватали юношей и девушек и бросали их в тюрьму. Все больше матерей приходило по утрам к зданию полиции.

Шестнадцатого января 1943 года я совсем уже собралась было идти к тюрьме, как вдруг в комнату ввалились двое полицейских. Они принялись ворошить наши вещи; разбросали постели, вспороли матрацы, перетрясли чемоданы, забрали все, что им приглянулось, и ушли. Один из них, с отекшим лицом пьяницы, со шрамом на правой щеке, кинул мне с порога:

— Ну и сын у вас!.. — и, дико вытаращив глаза, скрипнул зубами.

Едва закрылась за ними дверь, как ко мне прибежала встревоженная мать Толи Попова. Оказывается, и у них шарили полицейские. Почувствовав что-то недоброе, мы взяли корзины с продуктами и поспешили в полицию. По дороге я забежала к Катиной тете и по строгим горестным лицам поняла, что случилось непоправимое. Не сдержав рыданий, всхлипывая, Катя бросилась ко мне, и, прижимаясь мокрой щекой, с трудом выдохнула страшные слова:

— Бори уже нет…

В глазах у меня потемнело. Привалившись плечом к стене, я едва удержалась на ногах. «Нет? Моего сына?.. Моего Бори?.. Что они с ним сделали?» И вдруг страстное желание увидеть его хоть мертвого захлестнуло меня. Я оттолкнулась от стены и, не помня себя, помчалась в полицию.

Там у закрытых ворот толпились женщины. Передач не принимали. На стене белела какая-то бумажка. К ней подходили матери, что-то выискивали и с плачем отходили. Словно в тумане, подошла и я. «Список отправленных в Ворошиловград», — прочитала я расплывающиеся буквы. Дальше шли фамилии.

«Борис Главан…»

— Сыночек мой!.. — только и сказала я и, чтобы не упасть, придержалась за стену.

Не помню, как шла домой, не помню, как вошла в комнату, ничего не помню… Когда я открыла дверь и муж увидел у меня в руках нетронутую корзинку с продуктами, он все понял.

Потрясенная горем, я двигалась, как во сне. Я ничего не видела, я ни о чем не думала… «Боря! Боря! Сыночек! Что они с тобой сделали?» — только и было у меня в голове. Вдруг мы услышали плач в соседнем доме. И тогда я припомнила, что в роковом списке, вывешенном на здании полиции, рядом с именем Бориса стояли имена его боевых друзей — Толи Попова и Жени Шепелева.

Меня невольно потянуло к Поповым. Муж, не отпускавший никуда меня одну, пошел со мной. Но не успели мы войти в дом Поповых, как раздался стук и в комнату ввалились два полицейских.

— Что за сборище? Разойдись! — закричал один из них. — Ваши документы, — обратился он к мужу. — А ты — вон отсюда! — прикрикнул он на меня и вытолкнул за дверь.

Из нашего дома прибежала за мной племянница.

— Тетя Зина, опять полицейские за вещами пришли, — встревоженно сказала она.

— Что вам еще нужно? — в отчаянии спросила я орудовавших в комнате полицейских.

— Это не нам… Это вашему сыну нужно, — осклабившись, ответил один из них. — Его в Германию отправляют… И вот ждут одежонку в Ворошиловграде.

— Почему же нам об этом не сказали?

— Начальству виднее, — усмехнулся он.

Вскоре мы узнали, что вся эта история с отправкой наших детей в Германию была ложью, придуманной для того, чтобы замести следы преступлений и оправдать грабежи, которые совершали полицейские.

Поздно вечером шестнадцатого января к нам постучала Катина тетя.

— Вы знаете, — начала она сквозь слезы, — мой постоялец нахлестался, как зюзя. Вылез из-за стола и спрашивает меня: «Чего нос повесила? Эх, ты… Хочешь, новость скажу?.. Только смотри, не проболтайся, а то худо будет…» Усмехнулся и прищелкнул пальцем: «Ну, так вот… вашего Бориса и всех этих молокососов, как их… молодогвардейцев вчера на тот свет отправили… Живыми в шахту сбросили…»