Слово Лешему - [41]

На берегу Старец пошел заводить машину, я ему из травы черную кошку наперерез. Есть у меня одна такая, идеально черная, с черным носом, с лоском в шерсти, с зеленоватыми выразительными глазами, с пушистым фосфоресцирующим хвостом. Кошка дорогу Старцу перебежала, обменялись взглядами...

«Грубая работа, Леший, — попенял мне мой старый подопечный. — Зачем такая аффектация — черной кошке дорогу перебегать?»

Ну что же, у нас своя рутина. «Вас предупреждали, а вы...» Паром оказался на той стороне. Старец обежал край Озера, подергал трос, кишка у него тонка перетянуть бандуру на другой берег: Озеро наше большое, вода в нем к осени тяжелеет. Перекуковали ночь в машине, сна я им не дал, о чем разговаривали, не слушал.

На Харагинской горе увязил Старцеву тачку по уши в глину, еще и железяку ему в брюхо воткнул, прямо в вилку сцепления, чтобы скорость не включалась. Мужики подходили, приседали на корточки, подолгу смотрели, ничего не сказав, уходили. Что тут скажешь, не повезло, так не повезло. Приезжали грузовики сверху и снизу; колея на горе одна, торить другую никто не решался — мертвое дело. Взять на буксир занявшую проезд «Ниву» Старца значило превратить ее в металлолом. Один, молодой, высунулся, напал на Старца: «Чего стоишь? Бери лопату, откапывайся».

Старец послушно взял лопату, но я высушил глину, превратил в камень.

Захрясшие на Харагинской горе мужики (прервалась артерия во владениях Соболя) смотрели на дело с фатальной непричастностью, как если бы смыло мост или случился обвал, а мы ни при чем. Вяло обменивались информацией, как о чем-то постороннем: В Москве верха́ держит Ельцин, в Питере — Собчак.

Старец сказал Гостю: «Вон автобусная остановка. Через двадцать минут автобус. Ты можешь уехать, вечером будешь дома». — «А как же ты? — засомневался Гость. Сомневался мгновенье. Решился. — Я остаюсь с тобой».

Можно было умывать руки, оставить поле Ангелу-хранителю, пусть сочиняет хэппи-энд... В это время... явился посланец Соболя на УАЗе с тросом (Соболю доложили), проехал по гиблому месту, зацепил — выдернул... Старец поддомкратил машину, вынул из вилки железяку; включилось сцепление... По бровке, на одном колесе (на всех четырех ведущих), при большом скоплении зрителей-знатоков, с сидящим рядом оцепеневшим Гостем, рыча мотором, вырулил на вершину... Здесь я учинил ему последнюю маленькую пакость: порвал ремень вентилятора; мотор завизжал, как ударенная машиной текляшовская собака. Ремень и без меня бы лопнул, гнилой! но важно было соблюсти пакости в наборе, в букете; из этого складывается человеческий опыт: с Лешим шутки плохи.

Чего я не сказал бедолаге (победителю... асу наших дорог!), так это... Он-то думает, что будет каждое лето ошиваться у нас, длить свое летописание. Не знает, сердешный, что избу, проданную ему десять лет тому назад нюрговичской бобылкой Галей Кукушкиной... У него написано, как совершалась тогда купля-продажа, без оформления в сельсовете; избы не продавались, все зиждилось на доверии, человек человеку... Так вот... Нынче Галина Денисовна продала избу другому питерскому обывателю, затосковавшему по земле, за другую цену. Так что этим летом в избе над Большим Озером написан эпилог десятилетнего труда летописца. Гуд бай, Старче! Хау ду ю ду! Ну, не журись, не журись, еще, глядишь, как-нибудь и образуется. Только не полагайся на женщину, будь то слово, тело, душа. Не надо, не полагайся. И не обличай, что вышла из-под господства... Ребро Адамово, из которого Ева, суть и плоть мужская; все в женщине от тебя, господина, даже и политическая ориентация. Напомню общеизвестное: господство основано на любви, любовь — всецелое попечительство — докучное дело; тебя все уносит в кусты, к нам, Лешим, в большевики, в демократы.

Ну, ладно. Живи и помни, а там будет видно».

Михаил Михайлович Соболь, директор совхоза «Пашозерский», сидел у себя в кабинете. Я сел напротив. (В это время его добрые молодцы натягивали в моей машине новый ремень вентилятора.) Закурили. Соболь позвонил секретарше, та принесла два стакана чаю. Чай крепкий, индийский.

— Я думаю, — сказал Соболь, — что ничего путнего у них не выйдет, у ГКЧП. Народу переворот не нужен. Нам нужна стабилизация. (Соболь высказывался от имени народа.) Какая бы власть ни была, людей надо кормить. Мы производим продукты питания: копаем картошку, заготавливаем корма; в Корбеничах строим скотный двор, в Пашозере Дом культуры. С вепсами можно работать; я человек приезжий, но мне нравятся здешние люди. Сам строю дом на берегу Пашозера... Крестьянский труд всегда был в основе всего. Только бы нам не мешали.

— Хорошо, Михаил Михайлович, — перебил я любезного хозяина кабинета. — Хорошо вы говорите. Все так. А за Озером? Что станется с нашей деревней Нюрговичи?

— Весной объединение «Конвент» предлагало сделку: войти во владение всеми угодьями за Озером, вложить средства. Земли наши, но у нас, совхоза, не спрашивали. И мы не встревали. Сами местные жители на сходе уперлись: не отдадим. И мы такого же мнения. Что будет дальше? Надо установить на Вепсской возвышенности режим государственного заповедника, национального парка, заниматься хозяйственной деятельностью без ущерба природе. Пусть будут фермерские хозяйства — мы поможем.