Слово Лешему - [35]

В тот раз рядом со мною в машине сидел мой друг Володя Торопыгин — опытный, прирожденный главный редактор (много лет редактировал журнал «Костер», без малейшей зазубринки, пожиная успехи и лавры). Он что-то начал говорить по ту сторону нашего вхождения в погибель, договорил по эту сторону, не понял толком, где мы побывали. Я сказал ему (точно помню, так и сказал): «Помереть вне очереди не дадут. Еще не подошла наша очередь». Володя вскоре помер, а я вот сижу на суде, мне инкриминируют «политическую диверсию», за что полагается...

Мне дали слово, я говорил как-то рассеянно, инстинктивно чувствуя, что слова не нужны, все заранее предрешено. «Как главный редактор готов за все понести ответственность... За что, не очень понимаю. Посчитать политической диверсией юмореску Голявкина, написанную несколько лет тому назад, не могу. Связи юморески с юбилеем Брежнева не улавливаю. И потом: горлит не заметил, обком не заметил — номер вышел в свет; все после придумали...» Членам комиссии стало скучно. Магда тоже что-то вякала, ее и слушать не стали. Нас пригласили не для обсуждения-выяснения, а для доведения до нас принятого решения: главного редактора освободить по собственному желанию, согласно поданному им заявлению, ответственного секретаря тоже освободить, с какой-то другой формулировкой — с Магдой обошлись покруче, чем со мной, но, в общем, тоже мягко, даже без партийного взыскания. Дивны дела твои, Господи!

После мне доложили: «На тебя такое дело раскручивали — у! дай боже! И Москва требовала расправы на всю катушку. Григорий Васильевич сказал: «Горышина — не трогать». Мотивы того или другого решения Г. В. никогда не обсуждались; так решил — и баста. Можно предположить, что Романов, недавно отправив на тот свет одного редактора «Авроры» — Торопыгина, притормозил заклание другого, пусть без летального исхода. Только это маловероятно, свежо предание, но верится с трудом. Скорее всего, Романов не хотел огласки, публичного скандала в связи с Брежневым, которого предполагал заместить на посту Генсека в ходе кремлевской интриги. А может быть... Да нет, едва ли...

Легенду о 75-й странице кто-то кому-то подшепнул, а публика подхватила, настолько публике омерзела мертвая зыбь брежневщины, так хотелось хоть какого-нибудь колыхания, «второго залпа „Авроры”». Легенда оказалась недолговечной — не по правилам разыгранной, без крови в финале. Помню, сразу после комиссии в Смольном позвонила теща, спросила у дочери: «Где Глеб?» Дочь ей ответила, что Глеб сидит в кабинете, работает. Из услышанного теща уловила только одно слово «сидит». С замиранием спросила: «Сколько дали?» Вот это был бы финал.

Нынче летом на Невском я встретил Магду (М. И. Алексеева автор двух книг прозы, член СП, хозяйка приватного еженедельника); жизнекипящая Магда сказала: «А все-таки хорошо, что тогда так вышло в „Авроре”». Хорошо, что хорошо кончается.

Как-то я возвращался из Москвы в Ленинград, вышел в тамбур покурить, разговорились с курящими пассажирами (при слове «курящий» вспомнил слово «курирующий»; кто-нибудь кого-нибудь «курирует» и в сей день, в сей час; без этого невозможно)... Слово за слово, выяснили, кто есть кто. «Как, вы — Горышин? — изумились курящие пассажиры. — Тот самый, что напечатал «Юбилейную речь» на 75-й странице? Мы думали, что вас посадили. А Голявкина посадили?» Пришлось и их разочаровать. Но все равно в ту ночь я оказался в ауре народного героя, пусть задним числом. Мы не расстались и, сойдя на перрон в нашем городе, куда-то поехали, чего-то выпили. Но всему приходит конец, особо скоропреходяща сладкая отрава славы.

Ну вот. Все вернулось на круги своя. Беспартийный сочинитель, я ошиваюсь в кустах, у нас в деревне, в Нюрговичах. Надолго ли это благо? А вот увидим...

5

Деревня Субоченицы на берегу Ояти. Вода в реке цвета одинарного кофе. Река тороплива, свежа.

На берегу Ояти Виктор Николаевич Миронов (помните, в середине моего странствия, затянувшегося на десять лет, по дальней дороге, вкругаля, я уже завернул однажды к Миронову, он тогда был директором совхоза «Алеховщина», ныне пенсионер; примерно то же время сделало и со мною) строит дом, вдвоем с зятем. Дом нарощен под кровлю. На сегодня урок: приколотить к стропилам лес. Затем покрыть рубероидом — под шифер.

Над рекой стонали два коршуна. По реке нынче не поднимался ладожский лосось. Пока был сплав леса, лосось ловился, сам шел в руки ловцов. Сплав леса уберегал реки от заиливания (привожу версию Миронова, не настаиваю на ее единственности). Может быть, лососю было повадно идти встречь молевому сплаву. Сшибались две силы: леса и рыбы, лес верхом, рыба низом. Сплава не стало, лосось не идет своим родовым путем. Монет быть, не стало в Ладоге лосося? — там свои причины не стать. Вопрос о связи лососевого хода с молевым сплавом не изучен. Лосось в Ояти летом 1991 года не ловится. Миронов строит дом у самой реки. Бог ему в помощь. Видеть строящийся дом, посаженное дерево, правильно выращенного человека — отрадно, если и не твоих рук дело. Миронов сказал, что в прошлом году два мужика — один местный, другой из Ленинграда — утром поймали на спиннинг один двух, другой четырех лососей. Вон там на бережку стали и поймали. А сей год ничего. Правда, вода высокая.