Словно птица - [36]

Ему просто хочется отсюда уйти, как и мне. Но мама ничего не отвечает. Джек осторожно отодвигает стул от стола и идет к телевизору. Начинает переключать каналы. Дедушка скармливает Дигу остатки пападамов. Он не смотрит ни на кого из нас, но я замечаю, как дрожит лепешка в его руке, когда он протягивает ее собаке.

Джек останавливается на каком-то американском сериале: красивые парни и девушки о чем-то спорят, сидя в ресторане. Дедушка такое очень не любит. Он морщится при каждом взрыве закадрового смеха. Ситуация усугубляется еще и тем, что Джек и сам начинает смеяться в самых несмешных местах. Его смех звучит странно и непривычно; складывается впечатление, будто он заставляет себя изображать веселье. Дедушка так крепко держится за край стола, что у него белеют костяшки пальцев. Он сильно нервничает и даже выглядит нездоровым. Я наклоняюсь к нему, стараюсь привлечь его внимание.

– Папа сказал, что у тебя в сарае лежат какие-то штуки, – осторожно начинаю я. – Предметы, которые могут мне пригодиться для нового школьного проекта. Кажется, он что-то говорил о Старом птице.

Дедушка, все еще с красным лицом, переводит на меня взгляд.

– Правда? – Он продолжает хмуриться. – Бет нашла его в углу сарая, когда мы только переехали в этот дом.

Я замолкаю. Мне совсем не хочется еще раз напоминать дедушке о бабушке. Он со скрипом отодвигает стул.

– Пожалуйста, бери все, что хочешь, – бормочет он. – Только, думаю, сейчас все это уже превратилось в кучу мусора.

Он косится на маму, орудующую на кухне, и направляется на веранду. Закрывает за собой дверь и погружается в темноту. Я остаюсь за столом одна, краем уха слушаю все глупые реплики из сериала. А потом, сняв куртку со спинки стула, выхожу на улицу, закрываю за собой заднюю дверь и прислоняюсь к ней. Глубоко вдыхаю холодный воздух и направляюсь к сараю. Уже успело стемнеть, все вокруг освещено только луной. Я отодвигаю холодную ржавую задвижку на больших металлических дверях. Внутри еще темнее. Здесь впотьмах может прятаться что или кто угодно. Я провожу рукой по стенам, чувствуя под пальцами шершавое дерево, и наконец нахожу выключатель.

Оказывается, сарай просто огромный. Я уже и забыла, какой он большой. Вдоль одной стены – стойла, которые использовались в дедушкиной ветеринарной клинике, но теперь вместо лошадей в них стоят враскоряку два старых ржавых велосипеда. Остальное пространство забито ящиками, старой мебелью и садовым оборудованием. Там и сям – покосившиеся стопки книг и журналов, мятые коробки. Всякий хлам, больше не нужный дедушке. Мусор и воспоминания. Я понятия не имею, что и как искать. Кажется, здесь нет ничего, связанного с птицами или летательными машинами. Я готова сдаться. Но пока мне не хочется идти обратно в дом.

Я пробираюсь между кучами хлама и неожиданно натыкаюсь на коробку с надписью «Учебники и школьные фотографии Грэма». Почерк мне незнаком, так что, наверное, это писала бабушка. Я провожу пальцами по начертанным ею словам и пытаюсь ее вспомнить. Она была улыбчивой и энергичной, как папа, и всегда встречала нас в дверях, а из кухни непременно пахло чем-нибудь вкусным. Как весело было приезжать сюда, здесь всегда находилось столько дел! Раньше мы с папой часто навещали этот дом. Бабушка первой, еще до папы, стала рассказывать мне о лебедях. Кажется, я скучаю по ней не меньше, чем дедушка, но мои воспоминания о ней отрывочные и немного расплывчатые.

Однако я хорошо помню, как она умерла. У нее были какие-то проблемы с сердцем. Как у папы. Она легла в больницу на операцию, но там подхватила какой-то вирус. И так и не вернулась домой. Когда папе позвонили из больницы, он страшно побледнел и долго не мог выпустить трубку из рук.

Я откидываю крышку коробки и смотрю на разрозненные фотографии внутри. Вот бабушка в платье в цветочек, а вот дедушка, молодой и высокий, позирует рядом с лошадью. Папины снимки тут тоже есть. Один такой мятый и тонкий, будто напечатан на обычном тетрадном листке. На нем папа совсем еще мальчик, но волосы у него такие же светло-русые, как сейчас, а на шее уже болтается бинокль. На его плече лежит чья-то рука, но сам человек не попал в кадр. Наверное, это дедушка. Папа улыбается так, будто это лучший день в его жизни.

Я иду вглубь сарая и замечаю пыльный металлический операционный стол и скелет лошади. Трогаю пальцами прохладные сухие кости. Бросаю взгляд на плакаты по анатомии животных.

А потом вижу его. Папа, конечно, говорил именно об этом. Это и есть Старый птиц.

Я подхожу к нему. Он смотрит прямо на меня не мигая. Наклонившись, я стираю пыль со стеклянной витрины. Теперь я припоминаю. В детстве из-за него мне снились кошмары: что он ожил и гоняется за мной по всему сараю.

«Это просто чучело», – вдруг звучит у меня в ушах бабушкин голос. Она столько раз говорила мне это. Смеялась, прижимала меня к себе и баюкала: «Эта птица никогда ни за кем не будет гоняться – обещаю тебе». Она прятала его обратно в полумрак сарая: «Просто старая глупая вещица», – шептала она.

Сейчас она выглядит совсем иначе… Совсем не такая страшная, скорее, похожа на обычный музейный экспонат. Я провожу пальцем по стеклу вдоль крыльев. По большому черному клюву понимаю, что это самец лебедя-шипуна. Его крылья широко распростерты, как при взмахе, и прикреплены к задней стенке витрины. Огромные, красивые. Меня больше не бросает в дрожь от взгляда его стеклянных глаз. Они просто безжизненные и грустные. Ничего общего с напряженным взором моей серой самочки-кликуна на озере.