Словно птица - [34]

– Некоторые считают, что крылья лебедей могут ловить человеческие души, – говорит он.

Я крепче сжимаю его руку.

– О чем ты?

Кажется, от этого вопроса папа немного взбадривается.

– Существует легенда, – говорит он, поудобнее устраиваясь на подушках. – Считалось, что, если перед смертью над головой человека пролетит лебедь, он сможет поймать себе в крылья душу умирающего и отнести ее на небеса… и будет петь в это время лебединую песнь.

Папа начинает путаться в словах, но я пытаюсь снова его разбудить.

– Что значит «лебединую песнь»? – спрашиваю я. Мне не нравится, куда повернул наш разговор, не нравится то, о чем думает сейчас папа. Но он уже не может открыть глаза.

– Это последняя песня, – бормочет он. – Последнее, что должен услышать умирающий человек… не стоны боли, а пение… самую прекрасную песню из всех, что поются на земле.

Его пальцы в моей руке разжимаются, и он засыпает. Я думаю о лебедях, которые летели у нас над головами, когда папа упал в поле. Возможно, папа мог тогда умереть, а лебеди, которые кружили над ним, должны были забрать его душу. Я пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло; я слушаю тихое пиканье, которое издает аппарат у папиной кровати. Его искусственное сердцебиение.

– Твоя душа никуда не улетит, – шепчу я ему.

Когда папино дыхание становится глубже, я осторожно высвобождаю ладонь из его руки, выхожу из палаты и отправляюсь на поиски мамы.

Глава 30

Мама с Джеком сидят на откидных пластиковых стульях и о чем-то разговаривают.

– Когда мы в следующий раз поедем к дедушке? – спрашиваю я, присоединяясь к ним и все еще гадая, что такое «Старый птиц».

Мама поворачивается ко мне:

– Вообще-то мы думали поехать туда сейчас. Он же должен знать, как дела у папы.

Джек встает, стул хлопает о стену.

– Но сначала купим какой-нибудь еды, – говорит он. – Ни за что больше не буду есть то, что готовит дедушка. Клянусь, в последний раз я видел плесень на брокколи.

Мама не улыбается, и это странно. Обычно она смеется шуткам о дедушкиной стряпне.

– С папой что-то не так? – спрашиваю я.

Немного поколебавшись, она качает головой:

– Ничего нового. Я просто думаю об операции, которая ему предстоит; она очень серьезная. Я говорила с папиным хирургом, и…

Она нервно сглатывает.

– Что? – спрашиваю я.

– Кажется, он не может дать гарантий, что папа ее переживет.

Меня будто ударили в живот. Мне не хватает воздуха. Мама обнимает меня.

– Эй, – тихо говорит она. – Ты же знаешь, папа сильный и крепкий. Наверное, я просто слишком беспокоюсь. Мне не стоило тебе это говорить.

Она внимательно смотрит мне в глаза, внушает, что я должна перестать паниковать. Но это сложно, потому что в ее глазах я тоже вижу страх. Однако мама старается улыбнуться:

– С ним все будет хорошо, Айла. У него очень неплохие шансы, даже хирург так сказал. Поэтому давай и мы не будем волноваться. Но я подумала, что в любом случае нужно поехать к дедушке и все ему рассказать: может быть, это заставит его навестить папу.

Я смотрю на Джека, но он только нервно подергивает ногами: ему уже хочется двигаться. К машине я иду как в тумане. У меня пропало желание навещать дедушку. Я хочу остаться в больнице, в папиной палате, и никогда от него не уходить. Я плюхаюсь на заднее сиденье и даже не пристегиваюсь. Мама этого не замечает, только громко вздыхает, когда снова начинается дождь. Капли скользят по стеклу, словно гонятся друг за другом. У меня возникает ощущение, будто это правильно, что сейчас идет дождь. Все хранят молчание. Джек смотрит прямо перед собой в лобовое стекло, и у него на коже отражаются отблески фар встречных машин.

Недалеко от дедушкиного дома – ряд магазинчиков очень унылого вида; раньше мы никогда сюда не заезжали. Единственная еда навынос там – индийская.

– Ну что ж, дедушке просто придется смириться, – говорит мама, перехватывая взгляд Джека. Мы все знаем, что дедушка не ест никакой готовой еды, кроме рыбы с картошкой.

Мама с Джеком заходят внутрь, а я остаюсь в машине. Ложусь на спину и слушаю, как дождь стучит по крыше. Снаружи слышатся детские визги: малыши прыгают по лужам. Потом звучит мужской голос, он велит детям зайти в дом. Папа ни за что так не поступил бы. Когда он был помоложе, всегда выбегал на улицу под дождь и прыгал по лужам вместе с нами.

Возвращаются мама с Джеком и приносят с собой запах чеснока, рыбы и мокрой одежды.

– Мы взяли тебе дал[2], – говорит Джек. Он бросает мне пакет с лепешками пападам, и мне приходится сесть, чтобы поймать их. – Но, если дедушке не понравится карри, вам придется с ним махнуться.

– У него карри из трески и жареная картошка, – объясняет мама. – Мы решили, что это ближе всего к тому, что он ест.

Дождь становится сильнее. Кто-то собирает всех детей, прыгающих по лужам, и загоняет их под навес газетного киоска. Джек лезет в один из пластиковых пакетов у себя на коленях и отламывает кусочек лепешки наан. Он предлагает и мне, но у меня нет аппетита. Я все думаю о том, что папа лежит в больнице, на своей кровати, представляю, как через несколько дней его повезут на каталке на операцию и что будет, если он не вернется. Мама трет виски медленными круговыми движениями. Она всегда так делает, если у нее начинается головная боль.