Слова, которые исцеляют - [78]

Мужчина пробрался за мной в дом, догнал меня на лестнице – на лестнице, облицованной белым кафелем с зелеными арабесками. Как только я почувствовала его присутствие, то очень испугалась, ощутила неизъяснимый страх. Это был господин лет сорока, весьма опрятно одетый, в светлом демисезонном пальто, похожем на непромокаемый плащ. У него было обычное лицо с голубыми глазами и блеклыми белокурыми волосами – ничего особенного. И все же он вызывал во мне отвращение. Он заговорил со мной, спросил, как меня зовут; у него была слащавая, лукавая улыбка, он тяжело дышал. Я не понимала его взгляда, находила его мутным. Он дышал, как загнанная лошадь. Я хотела сказать ему, чтобы он оставил меня в покое, но мой голос никак не хотел выходить из горла. Он делал вид, что помогает мне нести портфель, а сам прикасался ко мне. Я оттолкнула его локтем. Тогда он приблизился ко мне так, что я оказалась прижатой к перилам и не могла идти дальше. Затем отвратительными жестами он стал гладить меня, ища грудь, которой у меня не было, и щупая крепкие, мускулистые ягодицы, какие бывают у растущих детей. Это было невыносимо. Еще тяжелее и как-то отрывисто дыша, он начал шарить в своих брюках, у ширинки. Тогда я прыгнула и, сжимая портфель как оружие, бегом ринулась по лестнице. Мужчина, удивленный моим побегом, вначале растерялся, потом пришел в себя и побежал вверх, оскорбляя меня: «Маленькая потаскуха, маленькая шлюха, я проникну в тебя». От страха я натянулась, как струна. Пробежать три высоких этажа… Звонок был слишком высоко – чтобы достать до него, нужно было поставить портфель на пол и подняться на цыпочки. У меня не было времени. Я бросилась на дверь и заколотила в нее что было мочи ногами и кулаками. Но мужчина поймал меня, и в то время, как я изо всех сил стучала ногами в деревянные дверные створки, я почувствовала его отвратительную руку, стягивающую мои трусы, и пальцы, проникающие в мои ягодицы и шевелящиеся там, в том сакральном, постыдном, дорогом, грязном месте, о котором никогда не говорилось. Шум шагов в прихожей. «Маленькая потаскуха, я проникну в тебя». О Боже, он убьет меня, спасите! Мужчина продолжал свое дело, царапал меня, ранил пальцем и отпустил лишь в последнюю секунду. Когда дверь открылась, мерзавец уже мчался по лестнице и был далеко. А я, на руках Нани, тряслась в чудовищной истерике.

Я не забыла про этот случай, но я забыла его подробности. Кошмар воскресил их и вместе с ними – то отвращение, тошноту, которые тот мужчина вызвал во мне, и ужас от того пальца, который копался внутри меня – пальца, который в конце концов был всего лишь пальцем, а не оружием.

Я была там, на кушетке, взволнованная собственными словами, измученная сильной внутренней тревогой, но внешне спокойная, почти уснувшая, подобно кошке, подстерегающей птицу. Я чувствовала, что я на важном пути, палец чужого мужчины, ножик алжирского повстанца – они не могли убить меня, и все же я страшно испугалась смерти, которую они могли мне причинить. Какой смерти?

Я должна была идти дальше. Дорога была открыта передо мной, было указано даже направление: страх той смерти, которую мужчина может причинить женщине. Давний страх, который сон воскресил во мне. Страх, который ощутила в моем сне мать и, наверно, остальные женщины.

До этого момента, несмотря на анализ сна, я не осознавала, что боялась мужчин. Я металась на кушетке доктора, колеблясь, идти или не идти по этому пути, я не догадывалась, что у меня была такая проблема. Согласна, я испугалась мужчины на лестнице. Но с тех пор меня не пугал ни один мужчина, наоборот, лишь с их стороны я чувствовала ту нежность и любовь, которую мне дано было испытать. Я не боялась мужского члена.

Лезвие… Палец… Страх. Страх матери… Страх остальных женщин. Страх смерти, которая не была бы физической смертью? Страх какой смерти, черт побери!

С чего начать? Мать, которая была там, во сне, как глашатай от остальных женщин. Только она обратилась ко мне. Мать… Мужчины… Я… Мать… Мать…

Она развелась в двадцать восемь лет и, чтобы получить возможность и далее соблюдать религиозные таинства, дала обет целомудрия. Я не думаю, что она когда-нибудь нарушала этот обет. Она была красивой, умной, страстной, недосягаемой и… притягивала мужчин. Я чувствовала это на протяжении всего моего детства. Я ненавидела тех, кто приближался к ней слишком близко. Я ревновала, но не понимала этого. Я думала, что мужчины собьют ее с правильного пути, пути, ведущего в рай…

На ферме гостиная, имевшая более двадцати метров в длину, занимала бывшую веранду, которую в свое время закрыли. Поэтому одно окно моей комнаты выходило в сад, а другое – в гостиную. Бывшие входы в веранду не были замурованы – они служили библиотекой и витринами.

Ночами, когда я не могла заснуть из-за жары и дурных мыслей, мне случалось слышать хорошую музыку: музыку, которую любила мать. Я вставала и шла на цыпочках, чтобы притаиться в алькове, образованном глухим окном, закрытым со стороны моей комнаты занавесями и набитым предметами и безделушками со стороны гостиной. Я шпионила за своей матерью. Она была одна и большими шагами ходила из угла в угол по просторному залу.