Слова, которые исцеляют - [77]

Итак, я возвращалась домой. Мать направилась ко мне, как только я закрыла за собой дверь. Она выходила из комнаты слева от входной двери, в которой находились и другие женщины. У нее было торжественное выражение лица, ее трагическая маска:

– Быстрее сюда, я должна спрятать тебя. У нас в доме трое алжирских повстанцев.

Трое алжирских повстанцев не пугали меня. Я была за независимый Алжир, мать это прекрасно знала, и я не разделяла ее страха. Если на улице я была француженкой, такой же, как и другие, – женщиной, которую следует убить (во время революции некогда обращать внимание на детали), то здесь, дома, было другое: я могла поговорить с ними, объяснить свою позицию, они поймут, что я честная, что я им не враг, что я не пытаюсь надуть их, что я на самом деле разделяю их идеалы.

Несмотря на стенания матери, я пошла в комнату, где они расположились. Я увидела трех мужчин, разговаривающих шепотом с видом заговорщиков. За исключением этого, ничего особенного я в них не заметила. Они не были ни страшными, ни уродливыми, ни возбужденными. При них не было оружия.

Но я не смогла войти с ними в контакт. Мать и остальные женщины словно оттаскивали меня назад – я непонятно, каким образом была с ними тесно связана. Я не была их пленницей, но судьба держала меня прикованной к ним самым абсурдным образом, чему я, впрочем, не собиралась искать причин. Так было – и все.

Медленно я отступила назад и оказалась закрытой в комнате вместе с остальными женщинами. Эти средиземноморские женщины, одетые в черное, бормотали молитвы, перебирали четки, крестились, шепча «ох, ох, ох», «Матерь Божья», «Бог мой, бедная моя», и я вслед за ними повторяла «santa Madonna», «mater dolorosa, ora pro nobis».

Их страх стал моим страхом, я потела, дрожала так же, как они, отдавала себя милости божьей. Мы сидели, тесно прижавшись друг к дружке, молодые, старые, подростки, девочки, взрослые женщины, распутницы, уродки, со страхом в животе и со страшными историями в голове, историями изнасилованных и расчлененных женщин.

Через какое-то время ситуация стала для меня невыносимой. Я больше не могла оставаться в этом подчинении, в этой пассивности, в этой бездеятельности. Надо было срочно что-то предпринимать. Должно было быть какое-то средство спасения. Я решила попробовать выйти и предупредить соседей этажом ниже, у которых был телефон.

Через дверь из остальной части квартиры не доносилось никакого шума, ничто не свидетельствовало о том, что повстанцы где-то рядом. Но наверняка заговорщики продолжали сидеть в своем углу. Я решилась уйти. В прихожей было пусто и темно. Все в порядке. Но, выйдя на площадку, я поняла, что повстанцы обо всем догадались и начали преследовать меня. Я побежала, быстро спускаясь по ступенькам огромной лестницы. Повстанцы были за моей спиной, я слышала их шаги, но никак не могла достигнуть площадки этажом ниже. Как только я ступила на нее, один из мужчин схватил меня сзади рукой за шею. Благодаря скорости, с которой я бежала, и силе воли я смогла протащить его почти до закрытой двери соседей, но, не успев коснуться ее, я упала на спину, рука партизана начала душить меня. Носки моих туфель были на расстоянии нескольких сантиметров от двери. Я пыталась подползти и стукнуть ногой в дверь. Они бы вышли, они бы спасли меня. Но ничего не получалось, мужчина пригвоздил меня к месту. Я чувствовала, как он дышит мне в затылок, и слышала его быстрое от бега дыхание. В этот момент свободной рукой он замахал перед моим лицом ножом, вернее, перочинным ножиком с маленьким лезвием, и приставил его к моей шее. Он собирался перерезать мне горло, это было ужасно. И когда я почувствовала приближение смерти, когда я почти умерла от страха, я успела подумать: «Это безопасное оружие, он не может причинить мне вреда этим ножом». Страх, однако, не проходил, и я внезапно проснулась, вся в поту, совершенно взбудораженная.

Вспоминать картины сна так, как будто смотришь фильм, и услышать собственный голос, пересказывающий этот сон, – это совершенно разные уровни восприятия, и все же речь идет об одном и том же случае. Так я с удивлением услышала себя, сообщающую множество мелких деталей о начале сна, старающуюся подробно описать дом, лестничную клетку и кафельные плитки с арабесками. Зато фильм продлился бы лишь несколько секунд, короткой вспышкой, когда слова застревали, повторялись. Почему?

Тогда я вспомнила о лестничной клетке из детства, точно такой же, как та из кошмара. Это было в начале войны, мне было десять лет, и прошло уже несколько дней, как мать решила, что я пойду в школу самостоятельно. Ошеломленная, я открывала для себя улицу. На улице Мишле я натыкалась на фикусы, так как не умела ходить одна. Я привыкла, чтобы меня сопровождали, чтобы меня держали за руку, я не умела смотреть перед собой.

При выходе из школы меня незаметно стал преследовать мужчина. Я даже не могла себе представить, что существуют такие мужчины. Было лето, на мне было платье из ткани, широкие синие и белые полоски которой составляли яркие зигзаги. Платье было очень красивым. Оно мне шло, и я часто смотрела на свое отражение в стеклах витрин, чтобы увидеть, какой эффект оно производило. В нем мне не было жарко, и я чувствовала себя бодрой.