Слон и кенгуру - [55]

— Как скажете, мистер Уайт.

— Подайте-ка мне молоток, надо отодрать дверцу люка от румпеля. Потом я накрою люк парой одеял и прибью дверцу на место, — чтобы сделать стойло по возможности воздухонепроницаемым. У меня там еще остались гвозди.

— Ни зги не видать, — добавил он, снова уйдя вниз, чтобы свершить подвиг милосердия. Домовуха опасливо заглянула в люк.

Когда их патриарх скрылся из глаз, новообращенные отчаянно завопили и принялись с еще большим неистовством отгребаться против течения. Они жаждали соединиться с мистером Уайтом, а он жаждал соединиться с ними. Как и всегда, цели у него и у них были прямо противоположные.

Миссис О’Каллахан оглянулась на Микки. Того рвало. Трудно было представить, что Микки сможет обзавестись, сидя на каменном мосту, морской болезнью, такой же, как во время их медового месяца на острове Мэн, однако он обзавелся. И миссис О’Каллахан тоже спустилась вниз, чтобы извлечь из кружившей по каюте воды бутылку с бренди.

Когда мистер Уайт, наконец, вылез на палубу, Ковчег наклонился сильнее. Но это было и неплохо — конец, в котором располагался хлев, поднялся повыше.

— Это все, что я могу сделать. Нам придется налить в бочки немного воды, иначе, когда мы залезем в них, центры тяжести бочек расположатся слишком высоко, а днища станут неустойчивыми. Ноги у нас будут мокрыми, ну да ничего.

Они засунули Микки в одну из бочек — совсем как мышь Соню в чайник — и, спустив бочку в воду с обращенного в верховью борта Ковчега, поэкспериментировали с ее плавучестью. Миссис О’Каллахан наливала в нее (и на штаны Микки) воду, а мистер Уайт удерживал бочку в вертикальном положении. Оба вели подсчет шляп.

— Ладно, этого хватит. Налейте по стольку же в вашу бочку и в Домовухину. Я снимаю ботинки.

Пока он снимал их и куртку тоже, миссис О’Каллахан забралась в свою бочку и постаралась заманить Домовуху в другую. Домовуха, увидев там воду, зажеманилась.

— Бедненькая Домовуха. Запрыгивай же. Ты самая лучшая девочка во всей Ирландии. Запрыгивай, оп-ля. Бедненькая Домовуха. Хорошая девочка.

Мистер Уайт сам опустил Домовуху в бочку.

Он обернулся, чтобы в последний раз обозреть сцену своего поражения, обвязаваясь веревкой и желая, чтобы миссис О’Каллахан перестала называть Домовуху «бедненькой». Если и существовала когда-либо не «бедненькая» собака, так ею была как раз Домовуха; в общем и целом, ее можно было, пожалуй, назвать самой богатой собакой Килдара. Ну да ладно. Он затянул последний узел.

Миссис О’Каллахан, проследив его взгляд от потерпевшего крушение Ковчега к мосту и обратно, сообщила:

— Такова уж Священная Воля Божия.

Отец Бирн, все еще и стоявший на ступеньках распятия, приступил к декламации Семи Покаянных Псалмов.

Нововеры, увидев новое явление своего пророка, стали грести, как демоны.

А мистер Уайт направился к ним по незримому парапету.

Вода бурлила у его колен, завиваясь вокруг них маленькими струйками. Скоро она поднялась к бедрам, уменьшая каждый рискованный шаг мистера Уайта до шаркающего шажка. Видно было, как ему трудно ставить правую ногу впереди левой — течение прижимало одну к другой. Стремительный, как на мельничном лотке, ток воды, бывший до поры безмолвным, обратил ноги мистера Уайта в лиру и ревел, играя на ней. Шум, создаваемый его походом, отрезал мистера Уайта от всякой жизни, кроме собственной.

Он остановился и закричал, обращаясь к миссис О’Каллахан. Кое-что пришло ему в голову. Пусть положит его башмаки и куртку в свободную бочку. Кричать, прежде чем она поняла его, пришлось долго.

Увидев, что это сделано, он наклонился, беззвучно сказав «Ааааах!», когда талая вода перебила, точно огонь, его дыхание, и лег на нее, как пловец, головой к верховью, упершись ступнями в парапет. Другой надежды проделать путь у него не было — только в горизонтальном положении, как будто в вертикальном течение отменяло силу тяжести, что оно, впрочем, и делало.

Вид мистер Уайт приобрел нелепый и трогательный, если не отвратный, что происходит со всеми покрытыми шкурой животными, когда они намокают. Борода его прилипла к подбородку. Казалось, что он просто нежится в реке удовольствия ради, как морж, и совсем никуда не продвигается. Движения его стали неровными, неуклюжими, словно задумчивыми. Что он делает, понять никто не мог.

Весьма грациозно и, по-видимому, умышленно — как если бы в голову ему сию минуту пришел новый план, — мистер Уайт погрузил ее в воду, выставил наружу ягодицы, помахал зрителям рукой, повернулся на спину, крутнулся еще раз, исчез и миг спустя появился в самом конце веревки. Он потерял точку опоры.

Веревка начала натягиваться, миссис О’Каллахан заверещала, призывая Святую Деву Марию, ухватилась за веревку и дернула ее на себя. Но это действие, вместо того чтобы притянуть мистера Уайта к бочкам, потянуло таковые к нему. Веревка была привязана к ним. И освободить ее было невозможно. Через долю секунды три бочки уже крутились, как колесо рулетки, да еще и на самом сильном течении — сразу за мостом. Минута, и парапет остался далеко позади. Они удалились и от Кашелмора, а от берегов их отделяло по полмили воды! Мистер Уайт бешено плыл к бочкам, миссис О’Каллахан тянула за веревку.