Сливовое дерево - [87]

Кристина помыла посуду и призадумалась. Что ей делать дальше? Где она будет спать? Не дай бог здесь, с комендантом. Она бы не вынесла прикосновений его иссохших старческих рук к своей коже, его дыхания на своем лице и шее, его потного тела, придавливающего ее. Неужели и это тоже придется вытерпеть, чтобы выжить? И станет ли необходимость отдаться ему последней жертвой? Горячая волна ужаса пробежала по телу девушки, и она стала молиться, чтобы в ее обязанности не входило ублажать коменданта. В этот миг Грюнштайн вырос у нее за спиной.

— Спать будешь в бараке с другими женщинами, — сказал он. — Сейчас за тобой придут.

Глава двадцать четвертая

Появлению эсэсовки-блокфюрера, которая пришла отвести Кристину в барак, предшествовал резкий стук в дверь. Несмотря на страх, Кристина обратила внимание на безупречную кожу надзирательницы и тщательно уложенные волосы под фуражкой и испытала недоумение: эта женщина вполне могла бы стать манекенщицей или артисткой. Что, скажите на милость, она делает в подобном месте? Но когда надзирательница насупилась, схватила Кристину за плечо и потащила в ночь, красоты ее и след простыл.

Кристина не имела представления, сколько сейчас времени, но смрад горящей плоти все еще пронизывал воздух. Она подняла голову к беззвездному небу и подумала: «Как Бог допускает такие злодеяния?» В темноте серая луна, казалось, тлела по краям, как будто весь мир был объят огнем. Надсмотрщица стремительно шла мимо длинных рядов мрачных бараков, по временам оглядываясь, проверяя, следует ли за ней заключенная. Кристина слышала стук поршней и визг колес прибывающего поезда и отдаленный скрипичный вихрь издевательски звучавшего вальса. Когда они дошли до последнего барака без окон, блокфюрер отперла дверь и грубо впихнула девушку в кромешную темень.

Кристина споткнулась и чуть не упала, но успела удержать равновесие. Вонь от фекалий, мочи и рвоты ударила ей в нос, и она закашлялась, отшатнулась назад и прижала руку ко рту. Потом она почувствовала, как ее ощупывают чьи-то руки, изучающе шарят по лицу, шее, рукам, ногам. Впотьмах ей ничего не оставалось, как стоять столбом и ждать, что будет дальше. Из мрака выплыли хриплые женские голоса. Тонкие ледяные пальцы сжали ее ладонь, потянули вперед.

— Не бойся, — произнес скрипучий голос. — Мы тебя не обидим.

— Здесь мало места, — промолвил другой голос, — но мы потеснимся.

Глаза Кристины стали понемногу привыкать к темноте. Она смогла различить бритые головы выше и ниже, сотни пар глаз, устремленных на нее. Барак был битком набит женщинами разного возраста, лежавшими на трех-четырехъярусных деревянных нарах, расположенных меньше чем в полуметре друг от друга. Нары больше походили на книжные полки, чем на кровати, а узницы лежали чуть ли не штабелями, как дрова в поленнице.

Незнакомая рука повела Кристину к полке и осторожно потянула ее внутрь. Кристина ощупью пробиралась в потемках, нечаянно касаясь лысых голов и выпирающих от худобы грудных клеток, ослабленных рук и костлявых ног. Она влезла на полку, легла на бок и, стиснутая между двумя истощенными женщинами, прижала сложенные руки к груди. Какое-то время вокруг нее шелестели, приглушенно шептались голоса на немецком, польском, венгерском, русском, французском. Потом стало тихо.

— Как тебя зовут? — спросил полос из темноты.

— Кристина Бёльц.

— Ты еврейка?

— Nein. Но я прятала на чердаке своего жениха, еврея, и его нашли.

— Его расстреляли? — оживленно поинтересовался кто-то.

— Да уж конечно, — произнесла другая женщина.

— Nein, скорее его вздернули! — предположила бойкая арестантка. — Или перерезали ему горло!

Кристина зажмурилась. Они все сошли с ума!

— Так что же? — не унималась любопытная. — Его убили?

— Nein, — проговорила Кристина, и ей обожгло глотку. — Привезли сюда вместе со мной.

— Ты его больше не увидишь, — напророчил все тот же полный воодушевления голос.

— Не слушай ты ее, — прошептала Кристине лежавшая рядом женщина.

Девушка повернулась на ее голос и попыталась разобрать черты лица соседки. Тщетно. Было темно хоть глаз выколи.

— Я могу как-нибудь узнать, где он?

Ответа не последовало.

Кристина лежала неподвижно, уставившись во тьму и прислушиваясь. Кашель, невнятное бормотание, шмыганье носов и жалобный плач… В каждом вздохе чувствовался горький запах смерти. С нарастающей тревогой она начала осознавать, что в необъятной темноте барака собрались сотни женщин. А ведь только в одной этой части лагеря было неисчислимое множество точно таких же строений.

— Кто-нибудь знает женщину по имени Нина Бауэрман? — спросила она. — Или ее дочь Габриеллу?

— Давно их привезли? — уточнил кто-то.

— Прошлой осенью, — ответила Кристина.

— Евреи?

— Ja.

— Я здесь полтора года, — произнес новый голос. — Некоторые еврейские женщины собираются позади бараков на кадиш. Я помню Нину Бауэрман. Несколько месяцев назад ее отправили в карантинный лагерь. Тиф.

— А дочь была с ней? — спросила Кристина.

— Сколько ей?

— Двенадцать.

— Ты не найдешь девочку, — проговорила первая женщина. — И ее мать тоже.

Кристина закрыла наполнившиеся слезами глаза, пытаясь отгородиться от звуков людского страдания. Она задыхалась, ей казалось, что она очутилась в гигантском гробу в окружении мертвецов и умирающих. Каждый стук сердца отдавался пульсацией в ее голове, лежавшей на жестком дереве. Она молилась о том, чтобы усталость взяла верх, чтобы сон сморил ее. Через несколько часов Кристине наконец удалось задремать, но она то и дело пробуждалась от полусна, в котором тяжкие кошмары перемежались грезами о доме. Порой девушке чудилось, что она плывет, то проваливаясь в беспамятство, то вновь приходя в сознание, и она не различала, где кончаются сновидения и начинается самый что ни на есть реальный кошмар.