Сливовое дерево - [86]

Кристина присела на табурет около дровяной печи и попыталась собрать мысли в кучу. Она уронила голову на руки, уставившись на перепачканную драную обувь, глубоко вдохнула и медленно выдохнула через рот. Через несколько минут выпрямилась, вытащила ноги из слишком тесных ботинок и осмотрела красные волдыри, вздувшиеся на пятках. А что, если снимать обувь, когда она находится одна на кухне? Кристина обрадовалась, что все еще может мыслить логически. Затем она услышала шаги на крыльце. Ручка входной двери щелкнула и повернулась. Дверь открылась и закрылась.

Кристина быстро сунула ноги в башмаки, встала с табуретки и вытерла лицо ладонями. Шаги приближались по коридору к кухне. Кристина услышала, как мужчина вздохнул и что-то пробормотал себе поднос, а затем последовал тугой скрип кожаных сапог. Она поспешила к столу и собрала картофельные и морковные очистки в горку. Дверь кухни распахнулась. Кристина не поднимала головы и смотрела на овощную кожуру. Тяжелые сапоги остановились рядом с ней. Толстая рука, покрытая старческими пятнами, легла на стол, нестерпимо резкий запах Kölnisch Wasser[78] «4711» наполнил комнату.

— Guten Tag, фройляйн, — произнес низкий жесткий голос.

Кристина не шелохнулась. Хозяин дома взял девушку за подбородок и повернул ее лицо к себе, глядя на нее голубыми глазами с тяжелыми веками. Брови, чрезвычайно широко расставленные, словно растягивали к вискам и без того широкий и высокий лоб. Нос тоже был широкий, а губы полные и красивые, как у женщины. Комендант был не стар, но уже приближался к солидному возрасту; талия его порядком раздалась от излишеств.

— Меня зовут Йорге Грюнштайн, — представился офицер. — Но ты должна звать меня герр комендант. Бояться меня не надо. Если будешь повиноваться и проявлять усердие, эта работа спасет тебе жизнь.

Он снял фуражку и расстегнул китель, сбросил его и перевесил через руку, при этом в тишине кухни зазвенели, как китайские колокольчики, медали. От пота его седеющие волосы прилипли ко лбу, а фуражка оставила на коже красные полосы. На лацканах черной эсэсовской униформы блестели серебряные череп и кости, но, как ни странно, Кристина его не испугалась. Комендант выглядел безобидно, как чей-нибудь дедушка. Только глаза его показались ей беспокойными.

— Как тебя зовут? — поинтересовался комендант.

— Кристина. Я не еврейка. Мой отец сражается за нашего дорогого фюрера, — ненависть к себе скрутила ей нутро.

Он покачал головой — не желал этого слушать.

— Это меня не касается. Можешь доедать остатки продуктов, но так, чтобы я не видел и ничего не знал. Ясно?

Кристина не ответила, однако слабость стала проходить.

— Твоя жизнь висит на волоске, — продолжал он. — Так что заруби себе на носу: чем лучше ты выполняешь свою работу, тем дольше проживешь. Будешь убирать в доме, готовить еду и ухаживать за огородом позади дома. Ты умеешь работать на огороде?

Кристина кивнула.

— Gut[79]. Подавай ужин в столовую, — он вышел из кухни, держа китель и фуражку под мышкой.

Когда девушка закончила мыть стол, сердце ее вернулось к нормальному ритму. Она слила воду с картошки, посыпала ее свежей петрушкой, сверху положила кусок настоящего сливочного масла, выложила дымящуюся свинину на блюдо и понесла морковный салат в столовую. Комендант следил за каждым ее шагом. Кристина подала остальное, пытаясь думать только о том, что нужно будет сделать дальше: убрать неиспользованную супницу, нарезать мясо на блюде, долить воды ему в стакан, — и все это ступая осторожно, чтобы невзначай не грохнуться на пол.

— Я хотел бы вина, — сказал комендант, указывая на дверь погреба между столовой и кухней. — Рислинг, bitte.

— Ja, герр комендант.

Кристина спустилась по ступеням в погреб, где на деревянных полках выстроились сотни пыльных бутылок.

Затхлый запах бетона, земли и картошки напомнил ей об овощном погребе в Хессентале, о чудесном времени, проведенном там с Исааком, и об ужасных днях, когда она пряталась там с семьей от бомбежек. Печаль сдавила ей грудь. По крайней мере, тогда она была не одна.

Кристина взяла с ближайшей полки бутылку вина — Liebfraumilch[80]. Она плохо разбиралась в спиртных напитках, не имела представления, к каким винам относится рислинг — красным или белым, поэтому стала вытаскивать одну бутылку за другой, пока не увидела нужную этикетку. Тогда она крепко прижала бутылку к груди и стала подниматься по ступеням, цепляясь свободной рукой за перила. Девушка двигалась с величайшей осторожностью — не приведи господь упасть и разбить бутылку с вином. Пока она была в безопасности. Но где Исаак? Что с ним?

«Обещаю, я выживу, — шептала она. — Я не позволю им раздавить меня».

После ужина комендант допил вино и закурил сигару. Кристина убрала со стола грязные тарелки и, когда бегала несколько раз из столовой в кухню и обратно, чувствовала на себе его взгляд. Прежде чем подать свинину, она потихоньку съела несколько волокон сочного нежного мяса. Теперь, поставив посуду в фарфоровую раковину, она доела остатки с его тарелки, пальцами засовывая мясо, картошку и морковь в рот, жуя и проглатывая как можно быстрее. Потом, включив горячую воду, она заметила то, что раньше ускользнуло от ее внимания. Тарелки и миска по краям были окантованы синей полосой, а по центру был изображен символ СС — две молнии, тоже синего цвета. В то время как заключенные Дахау страдали от голода, эсэсовцы ели мясо и овощи из сервизов, декорированных специально для них. Ворованная пища колом встала в ее желудке.