Сливовое дерево - [76]

— Да, но это навело меня вот на какую мысль. У нас внизу целые корзины униформы: Waffen-SS[74], гауптштурмфюрера. Я подберу тебе по размеру, и притворимся, что я твоя жена. Если ты будешь в офицерской форме, никто не станет задавать вопросов.

Исаак нахмурился, размышляя. Потом сказал:

— Не знаю. Наверно, мне стоит пойти одному.

— Если ты уйдешь, я с тобой. Не могу вынести мысли, что…

— У нас нет документов, — прервал ее Исаак. — И с чего бы вдруг военному, тем более офицеру, идти пешком через всю страну с женой? Денег у нас тоже нет, так же как и разрешения ехать на поезде.

— Ой, об этом я как-то не подумала, — она потупила взгляд. — Не знаю, что делать, стоит ли тебе остаться здесь или нам надо вместе уходить. Неизвестно, что лучше.

Исаак переплел ее пальцы со своими.

— Послушай, ты многое пережила. Ты еще даже не привыкла к мысли, что твой отец жив. Не обязательно принимать решение прямо сейчас. Время у нас есть.

Кристина утерла слезы.

— Конечно, ты прав. Чтобы все сошло благополучно, нужно продумать каждую мелочь. А сейчас мне пора вернуться вниз, пока моего отсутствия не заметили.

В тот вечер, после того как все остальные ушли спать, Кристина и родители сидели в гостиной и толковали о том, какие испытания выпали на долю отца. Девушка притворилась, что разбирает беспорядочную груду униформы в углу, а сама тем временем перекладывала кители и брюки из одной стопки в другую и прикидывала, какой размер подойдет Исааку. Мутти сидела на диване, положив на колени отцовский китель; в руках у нее были серебряный наперсток и катушка зеленых ниток.

— Большинство солдат из моей части убиты или попали в плен, — вздохнул фатер.

Кристина оставила свое занятие и подошла, чтобы поговорить с ним.

— Тебе пришлось тяжело? — она села радом с матерью, держа в руках черный китель гауптшарфюрера.

— Иди спать, Кристина, — заботливо сказал отец. — Не надо тебе этого слушать.

— Я уже взрослая, Vater. Я хочу знать, чего ты натерпелся. И что вообще происходит в мире. Как мы сможем изменить жизнь, если никто не говорит, что сейчас делается вокруг? Старая добрая традиция закрывать на все глаза и трудиться до седьмого пота больше никому не идет на пользу.

— Все время забываю, что тебе уже… сколько? — уточнил отец.

— Через пару недель будет двадцать три.

Он ласково погладил дочь по щеке, в глазах его сквозила грусть. И он стал рассказывать, сначала сбивчиво, но постепенно со все большим жаром, словно испытывал необходимость выговориться.

— Перед тем как пришел приказ выступать к Сталинграду, мы чувствовали себя брошенными в пустом холодном краю. У нас не было надлежащей техники, теплой одежды, хороших сапог. Все время мели метели, и наши самолеты месяцами не могли доставить продовольствие.

— Как же вы продержались без еды? — ужаснулась мутти.

— Выжили не все. Умерли тысячи. Мы пытались охотиться на птиц и зайцев, но вскоре исчезли и они. Иногда кому-нибудь удавалось подстрелить кабана. Если бы не наши лошади, никто бы из нас не остался в живых.

У Кристины занялся дух — ей представилась умирающая лошадь фермера Клаузе.

— А можно было развести огонь, чтобы погреться? — спросила мутти.

— Мы рубили деревья на дрова, но нас там было девяносто тысяч человек, лес вскоре закончился, и мы остались без огня. Не могли растопить снег, чтобы попить, не могли умыться. У нас завелись вши. По ночам мы снимали форму, чтобы выморозить паразитов. Сбивались вместе, пытаясь согреться. Но каждое утро обнаруживалось, что кто-то из тех, кто лежал с краю, замерз во сне до смерти.

— Ach Gott, — ахнула мутти.

— Vater, — поинтересовалась Кристина, — а вам не говорили о судьбе евреев?

— Nein. Я ведь простой солдат, пешка в чужой игре. Слышал лишь противоречащие друг другу истории. Когда мы меняли место дислокации, то видели поезда с товарными вагонами, набитыми людьми. Командиры утверждали, что евреев переселяют и будут перевоспитывать, но до нас доходили ужасные слухи. Почему ты спрашиваешь? Тебе что-то известно?

Как бы ей хотелось рассказать отцу все как есть!

— Я тоже слышала страшные вещи. А Бауэрманов выселили.

Фатер нахмурился и повернулся к мутти:

— Это правда?

— Ja, — подтвердила мать. — В прошлом году. Все евреи исчезли из Хессенталя.

— Ach Gott, — отец покачал головой. — Кристина, я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Война делает одних людей преступниками, других соучастниками, и всех жертвами. Не все солдаты на фронте разделяют замыслы Гитлера. Мы вынуждены воевать, но это не значит, что мы хотим войны. Нам отдали приказ стоять насмерть, но когда мы услышали об уничтожении евреев, сотни из нас написали антинацистские листовки и прикрепили к подкладке кителей, чтобы их обнаружили в случае нашей смерти.

Он встал, взял с коленей матери свой китель, разорвал внутренний шов, вытащил измятый пожелтевший кусок бумаги, развернул его и стал читать вслух:

— Меня зовут Дитрих Бёльц, я из города Хессенталь в Германии. Заявляю, что я и многие мои товарищи не согласны с гитлеровской политикой. Пусть все знают: мы осознаем, что битва под Сталинградом обречена на провал, но у нас нет другого выхода, кроме как продолжать ее. Расскажите всему миру, что все тяготы боевых действий, страх и вина за них ложатся на плечи солдат в окопах, в то время как истинные виновники войны прячутся в своих бункерах и принимают решения, от которых зависят чужие жизни.