Слишком много и всегда недостаточно - [65]

Меньше чем через неделю после того, как мы вручили документ душеприказчикам, Джек получил письмо от Лу Лаурино, низкорослого жилистого цепного пса от юриспруденции, заведовавшего имуществом деда. Они аннулировали медицинскую страховку, которую Trump Management предоставляла нам с момента нашего рождения. В семье Трампов все имели такие. Мой брат зависел от этой страховки – ему нужно было оплачивать немалые расходы на лечение сына. Когда Уильям впервые заболел, Роберт обещал Фрицу, что они обо всем позаботятся – надо всего лишь посылать счета в офис.

Отмена наших страховок (инициатива принадлежала Мэриэнн) не добавила им денег; это был всего лишь способ причинить нам дополнительную боль и сделать наше положение еще более отчаянным. К тому времени Уильяма уже выписали из больницы, но у него все еще сохранялась предрасположенность к судорогам. Это не раз приводило к остановкам сердца, настолько серьезным, что без сердечно-легочной реанимации он бы просто не выжил. Ему по-прежнему требовался круглосуточный медицинский уход.

Все члены семьи знали об этом, но ни один из них не возразил, даже моя бабушка, которая как никто понимала, что ее тяжелобольному правнуку дорогое медицинское обслуживание, возможно, будет необходимо пожизненно.

Нам с Фрицем ничего не оставалось, как подать еще один судебный иск – о принудительном восстановлении медицинской страховки Уильяма. Для этого потребовалось получить письменные показания и заявления под присягой врачей и медсестер, лечивших Уильяма. Это отняло много времени и нервной энергии, не говоря уже о собеседованиях сторон у судьи.

Лаурино обосновывал отмену страховки, во‐первых, тем, что у нас не было никаких оснований ожидать того, что страховой период будет длиться вечно. Это скорее был разовый подарок, которого нас удостоил наш добросердечный дед. А во‐вторых, он приуменьшал тяжесть состояния Уильяма и настаивал на том, что круглосуточно дежурившие медики, которые неоднократно спасали его жизнь, – это не более чем неоправданно дорогие няни. Если Фриц и Лиза беспокоятся, что с их младенцем может случиться еще один приступ, сказал он, им следует освоить приемы сердечно-легочной реанимации.

Письменные свидетельства врачей нам никак не помогли. Я не могла поверить, насколько ужасным переговорщиком оказался Джек. Он был непоследователен и то и дело отклонялся от главного. Несмотря на то, что мы с Фрицем подготовили для него длинный список вопросов, он почти никогда к нему не обращался. Роберт, гораздо более спокойный, чем во время нашего последнего разговора, постоянно делал акцент на неприязни деда к моей матери как на главном основании лишения нас наследства; Мэриэнн раздраженно называла нас с братом «заочно присутствующими внуками». Я вспоминала все ее телефонные звонки в Дом, когда я навещала бабушку; теперь было понятно, почему она никогда не просила бабушку передать мне привет. Мой дед, говорила она (совершенно игнорируя историю последних десяти лет), был в ярости оттого, что мы никогда не бываем у бабушки. По-видимому, моему деду также не нравилось, что Фриц всегда ходил без галстука, а я в подростковом возрасте носила мешковатые свитера и джинсы. В своих показаниях под присягой Дональд ничего не знал или ничего не мог вспомнить – стратегическая забывчивость, которую он применял много раз, чтобы уйти от ответственности или избежать более тщательного расследования. Все трое в своих письменных показаниях утверждали, что мой дед обладал острым умом до самой своей смерти.

В это время Элизабет столкнулась с другом семьи, который позднее передал их разговор моему брату. «Ты можешь себе представить, что делают Фриц и Мэри? – спросила она его. – Их заботят только деньги». Конечно, в завещаниях все сводится к деньгам, но в семье, где существует только одна ценность, завещания еще и про любовь. Я думала, что Лиз должна бы была это понимать. У нее не было никакого влияния на эту ситуацию. Ее мнение никого, кроме меня и моего брата, не интересовало, и все же было больно от того, что она строго придерживалась общей линии. Даже молчаливый, бессильный помочь союзник был бы лучше, чем полное отсутствие поддержки.

Прошло два года, счета на оплату услуг адвоката копились, а к каким-либо договоренностям мы не приблизились ни на шаг. Нужно было решать, хотим ли мы судиться со своими родственниками. Состояние Уильяма оставалось тяжелым, а суд потребовал бы такой энергии и концентрации, которой у брата на тот момент просто не было. Скрепя сердце, мы решили пойти на внесудебное урегулирование.

Мэриэнн, Дональд и Роберт отказывались договариваться, пока мы не согласились продать им долю активов, которую унаследовали от нашего отца, – его двадцать процентов в «мини-империи» и «бесценной» аренде земли.

Мои тети и дяди предоставили Джеку Барноски оценку собственности, и на основании этих цифр они с Лу Лаурино договорились о сумме урегулирования, которая, скорее всего, основывалась на сомнительных цифрах. Джек утверждал, что при внесудебном решении это лучшее, на что мы можем рассчитывать. «Мы знаем, что они врут, – сказал он, – но это их слово против вашего. Кроме того, все наследство вашего деда составляет не больше тридцати миллионов долларов». Это было лишь десятой частью от оценки, данной Робертом газете