Слишком много и всегда недостаточно - [47]

Фред положил руку на плечо друга своего мертвого сына и с улыбкой сказал: «Не беспокойся о Дональде, Стюарт. У него все будет отлично». Дональда в комнате не было.

Мой брат прочитал единственную надгробную речь (или, по крайней мере, единственную, которую я запомнила), она была записана на клочке бумаги, возможно, пока он летел в самолете из Орландо, где он был студентом второго курса колледжа. Он вспоминал, как хорошо они проводили время вместе с папой, в основном это происходило, когда я была еще слишком мала, чтобы это помнить, но отказался избегать фундаментальной правды о жизни моего отца. В одном месте он назвал отца изгоем в собственной в семье, и среди гостей раздались слышимые вздохи изумления. Наконец-то я испытывала возбуждение узнавания и чувство восстановленной справедливости. Мой брат, у которого всегда гораздо лучше, чем у меня, получалось договариваться с семьей, осмелился сказать правду. Я восхищалась его прямотой, но также завидовала тому, что, по-видимому, у него сохранилось намного больше хороших воспоминаний об отце, чем у меня.

Когда прощание уже подходило к концу, я наблюдала, как люди начали выстраиваться в очередь, проходить мимо гроба, останавливаться с закрытыми глазами и со сложенными руками – иногда вставая на колени на низкую банкетку, которая, казалось, именно для этой цели там и находилась, – и затем отходили.

Когда очередь дошла до моей тети Элизабет, она принялась безудержно рыдать. Всплеск ее чувств резко диссонировал со сдержанностью окружающих, и люди смотрели на нее с внутренней тревогой. Но никто к ней не подошел. Она положила руки на гроб и опустилась на колени. Ее тело так сильно сотрясалось, что она потеряла равновесие и боком упала на пол. Я смотрела, как она падает. Она лежала там, как будто не понимая, где находится и что здесь делает, и продолжала плакать. Наконец с другого конца комнаты, где они разговаривали с моим дедом, подошли Дональд и Роберт. Дед остался стоять, где стоял.

Мои дяди подняли Элизабет с пола. Она висела между ними, пока они выводили ее из комнаты.

Наконец, я нерешительно подошла к гробу. Он казался невозможно маленьким, и я подумала, что это какая-то ошибка. Не может быть, чтобы мой отец, ростом почти 1 метр 88 сантиметров, поместился внутри этого ящика. Я проигнорировала банкетку и осталась стоять. Я склонила голову, старательно сосредоточившись на латунной фурнитуре гроба. В голову ничего не приходило.

«Привет, пап», – наконец прошептала я. Я не знала, о чем мне думать, пока я стояла там, глядя вниз, но потом мне пришло в голову, что, возможно, я стою не на том конце гроба и что разговор, который я пытаюсь вести с отцом, был адресован его ногам. В ужасе я сделала шаг назад и вернулась к друзьям.

Церковной церемонии не было. Гроб переместили в крематорий, и мы ненадолго встретились в часовне по соседству – яркой, странно пронизанной солнцем, – где священник неопределенного вероисповедания продемонстрировал как полное незнание личности моего отца, так и тот факт, что никто из семьи не потрудился просветить его насчет человека, которого он вскоре предаст огню.

После кремации семья планировала поехать на кладбище, где находилось семейное захоронение; родители дедушки, Фридрих и Элизабет Трамп, в то время были там единственными постояльцами. Позднее я узнала, что за прошедшие два дня не только я, но и моя мать и мой брат, каждый по отдельности, умоляли разных членов семьи позволить развеять прах моего отца над Атлантическим океаном.

Прежде чем мы вышли из часовни, я обратилась к деду с последней просьбой. «Дедушка, – сказала я, – мы не можем хоронить папин прах».

«Не твое дело принимать такие решения».

Он собрался уходить, но я схватила его за рукав, зная, что это мой последний шанс. «А разве таким было его решение? – спросила я. – Он хотел, чтобы его кремировали, потому что не хотел, чтобы его похоронили. Пожалуйста, позволь нам забрать его прах в Монток!»

Как только эти слова вылетели из моего рта, я поняла, что совершила роковую ошибку. Дед это понял тоже. Монток у него ассоциировался с фривольными хобби отца, такими как катание на лодке и рыбалка, занятиями, которые отвлекали его от серьезного дела по управлению недвижимостью.

«Монток, – повторил он, почти улыбаясь. – Этого не будет. Садись в машину».

Солнце поблескивало на мраморных и гранитных памятниках, в то время как наш дед, щуря на ярком свете дня свои голубые глаза под огромными бровями, объяснял, что могильный камень, уже содержавший имена его матери и отца, будет временно снят, чтобы можно было добавить имя и даты жизни моего отца. Он говорил почти развязно, покачиваясь на носках и разведя в стороны руки, как продавец подержанных машин в присутствии простака.

Дед последовал букве закона, а затем сделал то, что хотел. После того как мой отец был кремирован, его прах поместили в металлический сосуд и потом захоронили в земле.

В свидетельстве о смерти от 29 сентября 1981 года говорилось, что смерть наступила от естественных причин. Не знаю, как это возможно в сорок два года. Завещания не было. Не знаю, было ли вообще, что завещать – книги, фотографии, медали от ROTC и Национальной гвардии. Мой брат получил папины часы