Слишком долгой была разлука… - [6]

Тадас недоуменно посмотрел на него. Илья, от волнения еще больше заикаясь, назвал себя.

— Господи! — Тадас опустил на землю носилки и перекрестился.

— Вы?! А мы уже не чаяли вас дождаться. Моя Котрина даже спрашивала ксендза, можно ли молиться за упокой души некрещеного человека. А госпожа Лейя тоже жива?

— Н…н…не знаю.

— Товарищ бригадир, — обратился Тадас к какому-то мужчине, — я свои часы завтра отработаю. Сосед вернулся, можно сказать, с того света. — И, повернувшись к Илье: — Идемте, заглянем к нам.

— Я… сперва д…д…домой.

— Потом домой. Потом. Я пойду с вами. А пока — к нам, обрадуем мою жену.

Илья послушно побрел за ним.

Своей жене Котрине Тадас сказал:

— Порадуйся, господин Шерас вернулся. Можно сказать, с того света.

Она перекрестилась.

— Господи, а мы уже не надеялись.

— Я д…д…должен снять эту… — Илья жестом показал на свою лагерную робу. Чтобы меньше заикаться, он старался меньше говорить.

— Обязательно снимете это тряпье. Сейчас подберем что-нибудь.

— З…зачем подбирать? Д…дома есть, что одеть.

Тадас переглянулся с женой.

— Господин Шерас…

— К…какой я господин? Просто Илья.

— Хорошо. Господин Илья, вы только не расстраивайтесь. На улице не останетесь.

— П…почему на улице?

— Дело в том, что в вашей квартире живут другие люди.

— Как эт…то живут? К…кто их пустил?

— Немецкая власть. Много еврейских квартир тогда опустело, — вздохнула Котрина.

Чтобы больше ничего не объяснять, Тадас открыл дверцу шкафа, достал какой-то пиджак. Повертел в руках и вернул на место. Достал другой. И брюки.

— Наденьте. Пока будут широковаты. Но ничего, поправитесь. — И повернулся к жене: — Достань рубашку, ту, клетчатую. Она будет в самый раз.

— С…спасибо. М…можно, я сразу надену? — сказал Илья, не объясняя, что к Стонкусам не может явиться в лагерном. Да и Анечку напугает. — А эт…тот сожгу во дворе. Хочу, — он замялся, — в…видеть, как оно г…горит. Потом уйду.

— Можете не уходить. Вы нам не мешаете.

— Мне н…надо. Обязательно н…надо. — Но куда и зачем, объяснять не стал.

— Только сперва поешьте.

— Б…большое спасибо.

То, что он назвал лагерным тряпьем, горело долго, очень долго, словно нехотя. А когда пламя наконец проглотило номер, Илья оставил эту полосатую «униформу» дотлевать и вернулся к Тадасам, хотя ему и очень не терпелось пойти к Анечке.

— Долго же ваши шмотки горели, — удивился Тадас.

Котрина разлила борщ в три тарелки, Илье больше всех.

— Жаль, что забелить нечем.

А он и забыл, что борщ забеливают. И удивился, когда Котрина положила на стол целую буханку хлеба. Как он в лагере мечтал об этом — чтобы на столе лежала целая буханка, от которой можно отрезать толстые ломти.

Тадас отрезал три, каждому по одному. И одинаковые.

Илья откусывал от своего по маленькому кусочку, чтобы хватило на весь борщ.

Поблагодарив хозяев, заторопился уходить. Они тактично не спросили его куда. Но Тадас вдруг попросил его без него в свою (он даже запнулся) бывшую квартиру не ходить.

— Я н…не туда.

Оказавшись на улице, Илья вдруг почувствовал себя очень одиноким. Навстречу ему шли какие-то чужие люди. Он пытался утешать себя тем, что ведь и раньше, до войны, по улицам ходили незнакомые люди. Да, но тогда он чувствовал себя им ровней.

Свернув на улицу, где жили Стонкусы, Илья разволновался: сейчас он увидит Анечку! Узнает ли она его? Наверное, не узнает. Ведь тогда она была совсем маленькой! А прошло столько времени. И что с Лейей? При ликвидации гетто их разлучили. Говорили, что женщин увезли в другой лагерь. Хоть бы она там выжила…

Вдруг он остановился в испуге: куда заберет Анечку? Ведь в их квартире живут другие люди!

По лестнице поднимался с бьющимся сердцем. Жаль, что один. Знать бы, в каком лагере Лейя, расспросил бы кого-нибудь.

В дверь Стонкусов позвонил не сразу. Ждал, пока сердце перестанет колотиться. На звонок нажал робко. Даже показалось, что в квартире его никто не услышал. Но нет, кто-то идет к двери. Открывает!.. Но это почему-то не Стонкус, а какой-то незнакомый мужчина.

— Д…добрый день. Я… — Он замялся, не знал, как теперь сказать — к «господину» или к «товарищу». — К артисту С…стонкусу.

Мужчина ухмыльнулся.

— Для этого вам надо поехать в Германию.

— К…как в Германию? Их что, вывезли?

Мужчина опять ухмыльнулся.

— Может, и захватили с собой. А может, сам драпанул со своими хозяевами.

— К…какими хозяевами? Он же ар…артист. И жена его ар…артистка.

— А что, артисты не могут быть предателями? Короче, теперь эта квартира принадлежит мне.

За его спиной, на вешалке, Илья увидел шинель советского офицера. А новый хозяин уже взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.

— Меня удравшие в Германию не интересуют. И прошу больше сюда не приходить.

И закрыл дверь.

Илья так и остался стоять по ту сторону квартиры Стонкусов. Корил себя за то, что не объяснил офицеру, что Стонкус не сотрудничал с немцами. Наоборот, спас их дочку.

Но дверь была закрыта. А позвонить еще раз он не решился.

На обратном пути Илья едва не заблудился. Расстроенный, завернул на какую-то неизвестную, в развалинах, улочку. С нее повернул на другую, еще на одну, пока не увидел вдали верхушку знакомого костела, за которым их дом.