Слётки - [13]

– Ха-ха-ха, – залилась мама, – это уж не мне судить!

Сеанс закончился, стукнула дверца, и перед ребятами возник невысокий мужчина, вполне еще молодой, черноволосый, чернобровый, с черными же, щеточкой, усами. А главное, он был в камуфляжной форме – настоящий боец. На куртке едва видны майорские погоны. И еще он был поразительно белозубый. Улыбка эта, белоснежная и открытая, сразу располагала, и каждое слово, вылетавшее из этих уст, казалось, тотчас склоняло к согласию.

– Это что ещё за бойцы? – воскликнул он, радостно улыбаясь и внимательно оглядывая братьев. Бориска смутился, молчал, и его опередил Глебка.

– Мы братья Горевы! – крикнул он громко, почти отчаянно, и мужчина засмеялся, а тут и мама подоспела:

– Это мои сыны!

– О-о! – воскликнул он. – Понятно! Майор Хаджанов! К вашим услугам, господа юнкера! Не хотите ли потренироваться?

Он всерьез, без снисхождения, как равным, крепко пожал руку и Борису, и Глебке, кивнул на выход, махнул рукой их матери, попросил не беспокоиться и, ступая в шаг с ребятами, принялся на ходу рассказывать про перемены в санатории.

Сначала Борис не понял, зачем их ведут куда-то на стройку – всюду носилки из-под раствора, какие-то ведра, лестницы, деревянные козлы, хотя рабочих уже не было видно. Потом они вошли в широкий коридор, и майор включил свет.

Вдоль стен стояли новенькие, сверкающие черной кожей тренажеры, укутанные пластиком.

Хаджанов небрежно освободил от упаковки один из них, сел в кресло и взялся обеими руками за вертикальные штыри, торчавшие по бокам. С напряжением, но все-таки легко, свел их друг с другом. Круглые грузы, подвешенные к металлическим тросам, нехотя поднялись вверх, а когда майор отпустил рукояти, громко звякнули за спиной.

– Попробуй! – сказал он Борису. – Тренировка рук, укрепление пресса!

Боря, смущаясь, устроился на его месте, взялся за рукояти, напрягся изо всех сил, но – они не стронулись с места. Он даже вспотел от стыда. Какой слабак, оказывается! Но майор и не улыбнулся даже.

– Постой-ка, – сказал он, присел на корточки и снял плоские круглые грузы сначала с одной стороны, потом с другой.

– Давай!

Бориска напрягся снова. С трудом, с напряжением он свел перед собой эти черные оглобли. Отпустил. Сзади брякнуло. Свел еще. Получилось! Он уже улыбался, был счастлив, а Глебка требовал предоставить место ему.

– Погоди! – сказал, добродушно улыбаясь, Хаджанов. – Не торопись! Бегай и прыгай пока! Придет и твое время. А сейчас время Бориса, понимаешь, брат!

Глебка согласно кивнул. Он ведь уже и ревануть, было, собрался, но с ним никто еще так серьезно и понятливо не говорил. Никакой мужчина, хоть бы и завалящий какой, никудышний.

Подумать только: белозубый крепыш, офицер, майор, присел перед ним на корточки и без всяких церемоний говорил почти как с равным, будто заранее рассчитывал не на детские пузыри восторга, но на здравый смысл настоящего мужчины. Как тут было не восхититься и не принять протянутую сильную, мужскую руку?

Эх, безотцовщина…

13

Про Бориску же и говорить нечего. Никак не мог он высвободиться от майорского гипноза.

Во-первых, впечатляла в майоре какая-то мужская собранность, определенность: офицерская куртка с распахнутым воротом, а там – треугольник тельняшки. Во-вторых, поведение: не то чтобы напористость, а твердость, уверенность. И прямота – вот, пожалуй, самое точное. Ничего особенного Хаджанов не сказал и не сделал, но то, что он уже и сказал, было принято до последнего звука и, будто неумолкающее эхо, все звучало, повторяясь, все дрожало в ушах Бориски.

Сказать по правде, объяснялось это очень просто. Ведь никогда возле мальчишек не было отца. Все разговоры – только с бабушкой и мамой. И все дела решаются с ними, и разные короткие замечания тоже от них. Рассуждения их – конечно же, справедливы, разумны, но они – женские. Не такие, как у этого майора.

С мамой и бабушкой всегда есть какое-то пространство для обсуждений, рассуждений или хотя бы молчаливого, про себя, спора. А тут какая-то странная, очень резкая, но зато и понятная прямота. Не приказ, не давление, – разве эта встреча, такая добродушная и открытая, могла бы заподо-зриться хоть в каком-нибудь давлении? Но напряжение, внутренняя натянутость, непонятно откуда всплывающее требование подтянуться, сжаться, быть четким и ответно ясным – это чувство оказалось совершенно новым, мужским и нежданно приятным.

Когда, уже простившись с Хаджановым, ребята вместе с мамой вышли в глубокой задумчивости из проходной санатория, сзади раздались быстрые шаги. Не оборачиваясь, они посторонились, продолжая идти. Их догнал майор. Он остановился, совершенно не запыхавшийся, и сказал, обращаясь к мальчикам и приветливо им улыбаясь:

– Вот догнал! Хочу подарочек вам сделать! От имени десантных войск! Ребята ахнули. Майор протягивал им две тельняшки. Бориска замер, словечка не мог выговорить, да и Глебка молчал завороженно, только что-то тихо под нос промурлыкал, ровно котенок. Одна мама громко воскликнула:

– Михаил Гордеевич! Да как же это! Чем же вас отблагодарить!

Майор ее не слушал. Перебив, сказал:

– Конечно, на таких бойцов, как Глебушка, тельняшки в армии не рассчитаны. Но вы перешьёте, Ольга Матвеевна! Пусть гуляет себе! Пусть воинский дух в себе воспитует!