Слепой. Смерть в подземке - [2]

— Спасибо, ребята, — сказал он подчиненным. — На сегодня свободны.

— Спокойной ночи, товарищ генерал, — за двоих попрощался водитель.

Генерал рассеянно кивнул и скрылся в подъезде, держа в правой руке заметно потрепанный матерчатый портфель.

Очутившись вне поля зрения охранников, он повел себя довольно странно. Вместо того чтобы спокойно пройти к лифту и подняться на свой этаж, он остановился в тесноватом, скудно освещенном тамбуре и, пока суд да дело, вынул из кармана пиджака и, развернув обертку, сунул за щеку мятный леденец — давний, привычный, но, увы, неравноценный заменитель сигареты. Снаружи послышалось мягкое хлопанье автомобильных дверец, тихий шелест работающего на холостых оборотах двигателя перешел в сдержанный бархатистый рык; в забранном фигурной решеткой узком плексигласовом окошке промелькнули окруженные туманным ореолом рубиновые светляки задних габаритных огней, и во дворе стало темно и тихо.

Посасывая леденец, генерал подождал еще немного, а затем выглянул в окошко. Сквозь помутневший плексиглас ему был виден только небольшой пятачок освещенного фонарем асфальта перед крыльцом, парочка припаркованных автомобилей с ритмично разгорающимися и гаснущими внутри синими огоньками охранной сигнализации да черная стена кустов по ту сторону подъездной дорожки. Обзор был ограничен, но его превосходительство, хоть убей, не видел причин, в силу которых подчиненные, получив долгожданный приказ отправляться по домам, стали бы подкарауливать его где-то неподалеку.

Проглотив то, что осталось от леденца, он ткнул пальцем в обведенную светящимся розовато-оранжевым колечком кнопку электронного замка и под пискливое пение домофона вышел из подъезда. Наступающая ночь ласково сомкнула вокруг него свои бархатистые, слегка отдающие горьковатым запахом опавшей листвы объятия. По утрам стало уже по-настоящему прохладно, но сейчас асфальт и бетон еще не успели остыть, и воздух был теплым, как в разгар лета.

Перед тем как сесть за руль припаркованной в тени кустов машины, генерал поднял голову и отыскал взглядом темные окна своей квартиры. В его возрасте редкий чудак сохраняет юношескую тягу к головоломным приключениям и перемене мест. Он не был исключением из общего правила, и сейчас его помимо воли охватили тоска и раздражение: ну какого дьявола, сколько же можно? Однако уходить на пенсию было рано, а менять профессию поздно; в очередной раз напомнив себе об этом, генерал открыл дверцу своего личного автомобиля и уселся на место водителя.

В темноте вспыхнули тусклые, старомодных очертаний фары, забормотал движок, и немолодая иномарка, шурша покрышками по сухому асфальту и роняя с капота и крыши нападавшие за день сухие листья, покатилась к выезду из двора.

* * *

Марат до упора завернул оба крана, заставив смолкнуть ровный шум бьющих из никелированной воронки душа тугих горячих струй, и прислушался. Со стороны раздевалки послышался характерный металлический лязг закрывшейся дверцы жестяного шкафчика, удаляющиеся шаги, и наступила тишина, нарушаемая только звонкими шлепками падающих на кафельный пол тяжелых капель конденсата. Под потолком душевой, медленно тая, клубился сырой горячий пар, забранные водонепроницаемыми стеклянными колпаками лампы были окружены лениво шевелящимся туманным ореолом. Марат с сомнением ощупал кончиками пальцев колючий подбородок, но решил, что побреется утром: никаких светских мероприятий на сегодняшний вечер он не планировал, а щетина у него, как у всякого нормального кавказца, росла с такой скоростью, что впору было бриться хоть по четыре раза на дню.

Похлопав ладонями по заросшей густым черным волосом, выпуклой, как наковальня, груди и твердому мускулистому животу, Марат Дугоев снял с крючка махровое полотенце, обернул его вокруг бедер и вышел из душевой. Правой рукой он придерживал полотенце, а левая продолжала рассеянно поглаживать нижнюю челюсть в том месте, где под пальцами ощущалась болезненная припухлость. Этим вечером спарринг-партнер как-то ухитрился пробиться сквозь непроницаемую защиту признанной звезды ринга, и Марату только чудом удалось удержаться на ногах, не лечь носом в пол к ногам зеленого новичка, которого даже после этого удара он воспринимал всего лишь как спортивный снаряд, этакую одушевленную боксерскую грушу.

В раздевалке, превращенной в сумрачный лабиринт параллельными рядами жестяных шкафчиков, было пусто. Электрические часы над входом показывали без четверти десять, последняя тренировка окончилась, и все уже разошлись, только со стороны прохода, ведущего в зал, доносилось размеренное мокрое шарканье швабры в руках уборщика. Где-то в углу гудела и неровно, словно передавая кому-то зашифрованное азбукой Морзе послание, моргала, готовясь перегореть, люминесцентная лампа. Шлепая задниками резиновых сланцев, Дугоев свернул в проход, где располагался его шкафчик, и замедлил шаг, увидев сидящего на гимнастической скамейке невысокого, щупловатого человека в мешковатых синтетических джинсах и светлой матерчатой курточке спортивного покроя. Коротко, по-спортивному остриженные волосы поблескивали в свете лампы, как потускневшее серебро; человек курил, и волнами расходившийся от него горький запах табачного дыма казался особенно резким и неуместным здесь, в святая святых кузницы чемпионов.