Следы ведут в пески Аравии - [6]

Капитан приказал возвращаться в Копенгаген, но из-за бури и это оказалось невозможным. Трижды пришлось отстаиваться у берега чуть южнее Хельсингёра. Ветер дул с такой силой, что два якоря с трудом удерживали корабль на месте.

Фишер предложил ученым покинуть корабль вместе с заболевшими матросами. Они отказались. Один лишь фон Хавен, который никак не мог справиться с морской болезнью, попросил разрешения добраться до Марселя сушей. 17 февраля он оставил корабль.

Судя по показаниям лага, судно прошло уже 450 морских миль[2], по курсу же продвинулось едва ли на пять. Когда наконец 10 марта корабль благополучно миновал коварный пролив и вышел в Северное море, опасность не уменьшилась: буря продолжалась с неослабевающей силой. Над головой висело мрачное серо-черное небо. Порою раздавался такой треск, что казалось, будто корабль разваливается. Корма то оседала вниз, то взмывала в непроглядную высоту. Никто из ученых, кроме Нибура, не покидал кают. Однажды Нибур увидел, как с мачты сорвался матрос и исчез в бушующем море, спасти его не удалось. «При таком ветре всем недолго отправиться к праотцам», — подумал он.

Нибур решил быть осторожнее. Когда надвигался шторм, он ложился на койку и предавался философским размышлениям. Прочитав в свое время «Книгу польз» Ибп Маджида, арабского лоцмана Васко да Гамы, он хорошо запомнил: «Искатель, знай: каждая наука необходимо подразумевает, чтобы ищущий ее занимался ею от колыбели до могильной ниши. По мере того как он станет в ней знатоком и будет ею постоянно заниматься, ему из нее явится нечто, чего нет у другого, чтобы стать слагателем; когда же он достигнет предела, то усовершенствует свои своды, чтобы достиг предела другой». И хотя речь в книге шла о мореходах, Нибур понимал, что такого отношения требует любая паука. Первые дни путешествия многому научили его. Он понимал, что дальше будет куда опаснее, и уже сейчас педантично вырабатывал в себе принципы поведения в любой обстановке, которую уготовит ему судьба.

Когда корабль вырывался из плена штормов и наступало затишье, ученые принимались за работу. Форскол брал пробы воды и определял соленость. Однажды он обнаружил в море странное свечение. Его причиной оказались медузы, обладавшие способностью светиться изнутри. Форскол выловил несколько, и ведро, в котором он их держал, светилось по ночам.

Бауренфейнд жадно следил за горизонтом, ловя момент, когда покажется берег. Но повезло ему лишь однажды, когда яркое солнце вдруг высветило берег Ирландии. В дальнейшем плавании, когда погода то и дело менялась, европейских берегов так и не было видно.

Нибур не отрывался от своих угломерных инструментов. Он был рад возможности проверить свои теоретические познания на деле — определял географические координаты. Правда, ему было доступно лишь определение широты, ибо в то время еще не существовало такого навигационного прибора, как хронометр.

Первые же градусные измерения привели его в растерянность: они свидетельствовали об ошибках в картах. Он проверял себя и перепроверял, но каждый раз убеждался в своей правоте. Значит, карты неточны даже здесь, вблизи европейского побережья? Недаром он сразу же решил отмечать в дневнике широту каждого пункта, встречающегося на пути: «Хельсингёр — 50°57′ северной широты, отклонение магнитной стрелки на запад 14°… Марстренд — 57°49′, Скаген — 57°38′» и т. д., сотни записей. Когда сомневался, шел к морским офицерам, проверял свои данные по их цифрам.

Труднее всего оказалось определять положение судна при отсутствии видимого горизонта. В этих случаях Нибур создавал горизонт искусственно — при помощи чаши с водой или стеклянной пластинки, от горизонтальной поверхности которых отражались лучи. Так на практике он убедился в правильности советов, которыми снабдил его Иоганн Тобиас Майер. Да, метод Майера — производить градусные измерения на море, основываясь на определении высоты небесных светил, — наиболее точен, решил Нибур. Свои наблюдения он уже из Марселя выслал Майеру в Геттинген. Замечательный математик был тяжело болен. Но он успел еще порадоваться посланию Нибура и отправил его как доказательство своего научного метода в Англию, где готовилось издание его астрономических таблиц (оно вышло в 1770 году, уже после его смерти).

Благоприятный перелом в плавании наступил с того момента, когда вечером 21 апреля «Гренландия» прошла через Гибралтарский пролив в Средиземное море. После пережитых штормов и холодов участники экспедиции почувствовали себя как в раю. Вместо непроницаемой серой пелены, почти постоянно окутывавшей корабль. яркое солнце и синее небо над головой, прекрасные южные пейзажи вдали. Бауренфейнд буквально не уходил с палубы, зарисовывая наиболее живописные виды в свой дорожный альбом.

14 мая 1761 года «Гренландия» отдала якоря в полутора милях от гавани Марселя. Четверо путешественников, вступив на берег, с облегчением вздохнули. Какова же была их радость, когда вскоре они встретили фон Хавена, который без всяких затруднений прибыл в Марсель, как и договаривались, по суше! Все вместе устремились в книжные лавки, где каждый пополнил свой багаж нужными ему изданиями. Форскол повел всех в естественный музей, а Нибур — в обсерваторию.