Следы: Повести и новеллы - [9]

— Булочка где?

Я что-то бормочу в свое оправдание. Он молча берет мое ухо и несколько раз поворачивает его то вправо, то влево. И тут страшная обида поднимается во мне. За что, по какому праву он должен есть мои булочки, крутить мне ухо?! И какой он мне покровитель? Паразит он мне, а не покровитель! Я молча бросаюсь на своего липового покровителя, колочу кулаками в его ватную грудь, бодаю головой в живот. Он отмахивается от меня, отступает. Для него это явная неожиданность. Появляются какие-то люди. И тогда Девятов, сделав еще один оборот моему уху, быстро скрывается за углом.

Я иду домой. О, кажется, я снова лечу! Интересно, когда впервые обнаружилась у меня эта летательная способность? Кажется, когда я гнался за ворами. Потом, когда мне срезали коньки. И вот теперь, когда я освободился от Девятова. А ухо мое горит, как сигнальная лампочка. Это ничего. Ведь я поднял руку на хулигана Девятова. Я знаю, это сулит мне новые неприятности. Зато я свободен. Свободен от кабальных обязательств, от позорного покровительства.

По улице идет строй солдат. Куда они? На фронт?

Стоим на страже

Всегда, всегда!

Но если скажет

Страна труда,

Прицелом точным

Врага в упор,

Дальневосточная,

Даешь отпор!

Краснознаменная,

Смелее в бой,

Смелее в бой!

Я вхожу во двор. Мне хочется разом покончить со всеми терроризирующими меня хулиганами. Я полон буйства. Я бросаю вызов самому Фале.

— Эй, — кричу я, — хулиганье! Фаля!..

Из-за забора появляется голова Коляя:

— Чего шумишь?

Потом голова его снова исчезает. А через несколько секунд из-за забора на меня летят Ленькины гаги, те самые… Они летят не спеша, в каком-то сомнамбулическом трансе и, наконец, медленно опускаются прямо у моих ног. Некоторое время я молча стою, не решаясь взять их. Что это? Снова появляется Коляй.

— Фалю-то на фронт забрали, — мрачно сообщает он, — а это (Коляй кивает на гаги) он просил тебе передать. Лично.

Фалю забрали на фронт… Как же так? Я вспоминаю строй солдат, прошедший по улице… Может быть, там среди них шел и Фаля?

Помолчав, Коляй уже совершенно грустно добавляет:

— А Рока в тюрьме.

Я вижу: он чуть не плачет.

— Так вам и надо, — уже не так воинственно говорю я.

— Ну ты, канифоль, — лениво огрызается осиротевший Коляй.

Почему канифоль?

— Скоро вернутся братья Ишутины, — не очень уверенно говорю я.

— Жди! — смеётся Коляй. — Вернутся твой братья… Когда рак свистнет…

— Врешь! — кричу я. — Танк братьев уже подходит к границе! Так сказал их отец! Они ему пишут!

12. Ягоды

Хоть в жизни нас и путал бес,

Пусти нас, дядя Петра, в лес.

Из эпистолярных сочинений отца

По лесу едет телега. Тащит ее отцовская лошадь. В телеге отец, тетя и я. Отец едет в геологическую партию, а мы с тетей — в деревню, менять вещи на продукты. На дне телеги в соломе лежит большое в резной раме зеркало, снятое со стены в прихожей. На коленях у меня старинные дедушкины часы. На кочках часы вздрагивают, бьют. Голос их разносится по всему лесу.

— Эх, Математика! — покрикивает отец на лошадь.

Лошади тяжело. Мы слезаем с телеги и идем пешком. Часы в телеге начинают бить еще громче. И старая лошадь, понукаемая их боем, прибавляет шагу. Я смотрю под ноги. Иногда из-под хвойного укрытия выскакивают грузди, пугая и радуя. В тылу война коснулась людей, но не коснулась леса.

Смеркается. Теперь уже лес не кажется мне безлюдным. Я слышу знакомые голоса, я угадываю силуэт сидящего на суку гадальщика с морской свинкой:

— А ну-ка, Воренькя, закомпостируй!..

И то появится, то исчезнет на дороге силуэт женщины, похожий на Кисигач Нину. Может быть, там, за лесом, — Кисигач-озеро?

…Сидящая на пеньке старуха-гадалка:

А ну, кому погадать,

О судьбе своей узнать?

Приворожим, приколдуем —

Ноги будешь целовать!

…Выскочив из-за пригорка, перебегают дорогу два валенка (один в другом), а за ними вприпрыжку одноногий бородач на костыле. Я жмусь ближе к тете. И снова лес в его величественном безлюдье…

Сначала заезжаем в партию к отцу. Там нас встречает Иван Дмитрич. Ночуем в деревянном бараке.

Мне снится сказочный Галькин город. Дом со слонами. Только почему-то слоны эти больше похожи не на слонов, а на людей в противогазах…

Утром, вооружившись корзинами, мы с тетей отправляемся за ягодами. Входим в лес. И тотчас же ягодные и грибные полчища обступают нас. Я бросаюсь в траву, я ползаю на четвереньках, срывая ртом землянику, пьянея от ее аромата, от ее вкуса. Земляника, костяника, черника… Земля, с ее травами, качаясь, движется на меня, дыша, рябя… Жуки, муравьи, кузнечики кажутся мне чудовищно крупными, неузнаваемыми и странными, совсем как в самом начале, когда все еще в новинку, впервые, и еще так мало всему названий, и нужно придумывать свои и раздавать их жучкам и бабочкам, пока язык взрослых не отнимет у них эти придуманные тобой имена и не наречет их бабочками и жучками.

Когда мы, нагруженные корзинами грибов и ягод, возвращаемся на базу, отца там еще нет. Мы сидим на крутом берегу озера. Тетя жарит на костре грибы. Я подбрасываю в костер сучья. Скоро солнце уже упадет за горизонт озера. Вдали показывается плот. На нем две фигуры. Солнце мешает мне разглядеть их. Но я знаю: это отец и Иван Дмитрич. Сердце учащенно бьется от какого-то упругого и древнего, как лес, чувства. Это чувство отца. Я бегу вниз ему навстречу. Мне хочется броситься к нему на шею, но я не делаю этого, а только вьюсь вокруг вьюном, корча какие-то сатанинские гримасы…