Следы: Повести и новеллы - [5]

Я молчу. Появляется Девятов.

— Этого не трогай, — говорит ой, дожевывай мой хлеб.

— Ладно, — отвечает Рока и глупо хохочет.

Я тоже смеюсь. Мне уже начинает казаться, что я принят в их общество, что я даже могу фамильярно похлопать Року по плечу, что и делаю. И тут же получаю ответный хлопок, только более крепкий. Рокало продолжает смеяться, а я потираю плечо, пытаюсь вновь рассмеяться, но у меня это уже не получается.

Интересно, как бы на все это посмотрели Фрол и Игорь Ишутины? И где они теперь? Во сне я их вижу довольно часто…

Лес. Белая от снега поляна. Посреди поляны Фрол рубит дрова. А вокруг немцы. Обступают его. Но разлетаются в разные стороны поленья, и каждое находит своего немца. Тюкнет полено немца по макушке, и тот — с копыт. Уложил Фрол таким способом всех немцев и присел покурить. Заметил меня, поманил:

— Ну, как там у нас в доме, все в порядке?

— Угу.

— Ты там смотри держи марку, не пасуй перед всякой мелочью. Мужчиной быть нелегко, но надо. Ты думаешь, воевать легко? Это тебе не дрова колоть и не ружья деревянные мастерить. Это, брат, работенка…

Он не успел договорить, кто-то выстрелил ему в спину. Рухнул богатырь Фрол. Тогда вышел другой брат — Игорь Ишутин. В руках ничего — один пиджачишко. Немцы очухались, давай окружать его. А он подпустил их близко и ну хлестать пиджаком немчуру, да так, что пуговицы сыпались, как горох, в снег. Немцы — орать: не нравится им пиджаком по глазам получать…

Но тут я проснулся, потому что действительно кто-то сильно орал в коридоре. Потом стали стучать в дверь. Я выскочил на лестничную площадку. Там мечется в нижнем белье Вовкина мать, увертываясь от ударов мужа. Вырвавшись, она с криком заскакивает к нам в квартиру Вовкин отец, сопя, бросается ей вслед, но дорогу ему перерезает мой отец. Он в кальсонах, в руках у него старая незаряженная берданка.

— Полкан Данилыч, остановись!

— Он убьет меня, убьет! — орет Вовкина мать из ванной.

— Не стреляйте в папку! — вопит Вовка.

— Дурак, она не заряжена, — успокаиваю я его.

— Я десять ночей не спал, срочный заказ Родины выполнял! — кричит Вовкин отец. — А она… эх!..

7. Полтора валенка

Валенки да валенки,

Эх, не подшиты, стареньки!

На семейном совете решено купить мне на базаре новые валенки.

Вместе с отцом мы ходим по базару. Увлекшись пестрым базарным зрелищем, я немного отстаю от отца.

Слепая гадалка:

А ну, кому погадать,

О судьбе своей узнать?

Приворожим, приколдуем —

Ноги будешь целовать!

Я перевожу взгляд на гадалкины ноги: черные, обмотанные тряпьем, в каких-то узлах и шишках. А зима, мороз!..

Тут же рядом гадальщик с морской свинкой. Свинку зовут Боря.

— А ну-ка, Боренька, закомпостируй счастье, Боренька!

Тут же безногий инвалид с двумя алыми монпансьенками на шершавой ладони. Леденцы горят и переливаются, как два драгоценных лала.

Аккомпанирующий себе на гармони охрипший слепой:

За Родину нашу в боях умирать

Советски танкисты умеють!..

Горластые мальчишки на коньках:

— Химических, химических! А ну, кому химических!.. Химических, химических таблеток для чернил!!!

В толпе торгующих замечаю Вовкину мать. Синяк под глазом придает ей демоническое выражение. Она торгует своими знаменитыми лепешками. Заметив меня, смущенно улыбается и протягивает лепешку.

— Спасибо, — говорю я и от лепешки отказываюсь. Я знаю: лепешки эти дорогие — двадцать пять рублей штука. Хочется пристыдить ее:

— Послушайте, гражданка Зырянова, ваш муж сталинский заказ выполняет, а вы тут со своими лепешками!..

Вижу, как отец выторговывает у одноногого бородача валенки. Валенки добротные, крепко прохваченные суровыми нитками. К таким привинтить коньки — и айда! Бородатый торопит нас, оглядывается по сторонам. Наконец, обе стороны останавливаются на окончательной цене, и валенки у меня в руках. Я несу их под мышкой. Нести их удобно; один валенок вколочен в другой — этакая двунога.

Вдруг мое внимание приковывает человек, продающий иглы для примуса. Не знаю, что первое привлекло мой взгляд: костюм в елочку или его глаза, запомнившиеся мне с того момента, когда он заглянул в шифоньер. От неожиданности я чуть не вскрикиваю:

— Таганрог!

И снова, как и тогда, вор смотрит на меня, я — на вора. Он сильно изменился с тех пор: впали щеки, и взгляд стал жалкий, потухший. Он стоит на морозе без пальто в уже сильно потертом отцовском костюме в елочку, зябко переминается С ноги на ногу, держа в руке тощий пучок примусных игл.

В этом костюме, таком заметном, особенно зимой, когда все в пальто, он похож на человека-невидимку, но уже в последние минуты его жизни, незащищенный и всеми видимый. Сказать отцу, чтобы позвал милицию? Отнимут у вора этот уже утративший свой блеск костюм в елочку, вернут отцу. А вора посадят.

— Что ты там увидел? — раздраженно и как-то подозрительно спрашивает у меня отец.

И тут я — не знаю, что меня толкнуло, ведь я не хотел этого — почему-то панически кричу:

— Вор!

И тычу пальцем. Отец смотрит на вора, узнает свой костюм с громкой руганью бросается на несчастного и бьет его по лицу. Пучок примусных игл летит в снег. Я бросаюсь подбирать их. Опомнившись, вор наконец соображает, что надо бежать, и как-то неумело, вприпляску, бежит от нас. Мы за ним. Зачем? Вероятно, так надо. Наконец, вора хватают. Появляется милиционер. Отец что-то бодро объясняет ему. Я стою в стороне. Мне стыдно смотреть в глаза вору. Зачем я это сделал? Ну как же! Зло должно быть наказано. Вор — зло. Но вот это зло стоит и зябко переминается с ноги на ногу. Под глазом синяк.