Следы: Повести и новеллы - [29]

Я прошел в сад. Там было уже темно. Отыскав старую сосну, я вырыл у подножья ямку. Потом разулся и положил туда Сашкины башмаки. Высоко надо мной дремали кроны. Было тихо. Зачем мне понадобился этот обряд, объяснить трудно. Наверное, мне захотелось схоронить Сашкину частичку именно здесь, среди сосен.

Мне показалось, что на террасе мелькнула чья-то долговязая тень. Я обернулся.

— Кто там?

Из темноты вышел человек. Не обращая на меня внимания, он подошел к месту, где я только что закопал Сашкины вещички, и опустившись на колени, зажег спичку. И тут я узнал его. Это был эстонец Ян, мой товарищ по курсам, умерший два года назад от порока сердца.

— Что ты здесь ищешь, Ян? — спросил я.

— Жду Сашку…

Я прикинулся, что не понимаю. Откуда ему знать про Сашку? В это время спичка в руке Яна погасла.

— У тебя нет? — спросил он.

Порывшись в карманах, я отыскал коробок, а когда зажег спичку, то увидел на том месте, где минуту назад еще ничего не росло, свежую травинку, стебелек жизни.

— Проросли… ботинки-то!.. — подумал я про себя. — Сашка… пророс!

И что-то тихо зазвенело во мне. Осторожно склонившись над стебельком, Ян радостно хохотал своим северным басом, ласково прижимался к стебельку небритой своей щекой. А я звенел.

9. Где же лыко-то?

Мы стоим друг против друга, вечная пара: больной и эскулап. Я вижу свое отражение в стеклянной дверце шкафа. Поеживаюсь, несу какую-то ахинею:

— Профессор Барнард, вам не нужны подопытные? Я, знаете ли, попал в катастрофу… почти что автомобильную. Возьмите от меня какую-нибудь деталь из уцелевших. Авось пригодится. На сердце не рассчитывайте, на мозги тоже. Что-нибудь из периферии. Хочется продолжить свое существование в качестве селезенки. Барьер несовместимости? Ничего, я перепрыгну.

— Не скоморошествуйте!.. Какой я вам Барнард? Вы мне мешаете.

— «Вы мне мешаете у камыша идти…» Профессор, приживите мне сердце бесстрастное и упругое, как футбольный мяч.

— Ничего я вам приживлять не буду! Перебьетесь! А вот профессию вам надо будет придумать какую-нибудь другую, более меланхоличную.

— Шутите, профессор? А как же психотерапия? Это ведь не совсем согласуется с психотерапией. Как это — взять и заявить больному: вместо баритона будешь, товарищ, петь тенором, как в том анекдоте. Не по правилам. Я протестуй).

— Моя психотерапия — говорить больному правду.

— Господи, а если я попрошу у вас чуточку лжи, неужели не сжалитесь?

— Хорошо… Я подумаю. А анекдотец за вами.

— Только в обмен.

— В обмен на что?

— На психотерапию.

— Ради бога. Как это говорится: бери мое добро и горе-злосчастье в придачу.

Он ушел. А меня опять уложили в постель. И вскоре я уснул. И снова мне приснился этот тип в потрепанном пиджаке, с гитарой. Он сел возле моей кровати, сочувственно покачал головой. Потом, осмотрев все микстуры на столике, спросил строго:

— Выпить ничего не найдется?

Я развел руками: рад бы, мол.

— Ты что, Горе-Злосчастье? — спросил я. — Вместо сиделки?

Он кивнул. Выходит, это доктор подсунул мне его. Психотерапия.

— Послушай, ты ведь уже был у меня?.. Ведь я же сбыл тебя однажды… кому-то.

— Саше. Саше сбыл, — хрипло пояснило Горе. — В кабинете у Ступина. Но Сашка утонул-, а я выплыл, спасся.

— И снова ко мне? Что, очень плохи мои дела?

Он кивнул.

— А может, обойдется? Нет, послушай, ты вправду Горе-Злосчастье? То самое? Лыком подпоясанное?.. А где же твое лыко? Где?

Мне стало вдруг страшновато.

— А лыка-то нет! — закричал я. — Уберите его! Это самозванец!

Подбежали санитары, схватили Горе подмышки. А Горе запело, загорланило своим хриплым голосом абракадабру:

— Да, мы не битлзы и не мимы,

Пройдем, неузнанные, мимо,

А вы валяйте, наворачивайте, сыпьте!

— Фаля! — закричал я. — Я узнал тебя! Фаля, вернись! Я понимаю, ты пришел сюда инкогнито, чтобы не вызывать подозрений… Фаля, прости!..

Но они выволокли его из палаты, и он орал уже в коридоре.

А потом за мной пришли, чтобы везти в операционную.

И вот я лежу на операционном столе, и предупредительный ординатор с услужливостью официанта спрашивает:

— Вам заменить мозги?

— Да, пожалуйста.

— Вам мозги по-каковски?

— Мне?.. По-ступински.

— Это можно. У нас они идут как мозги-фри.

— Ладно, фаршируйте.

Представляю, как все пойдет кувырком в «Мече», если у Ступина окажутся мои мозги. Корабль без ветрила. Среди редакторов брожение, паника: шеф изменил курс!

После операции — снова палата. Кто-то знакомый толкает меня в бок, улыбается. Батюшки, Щечкин!

— А вы-то как здесь, Исидор? Неужели и вам что-нибудь… приживили?

— Именно. Аппендикс! От писателя Курятина. Ему он был ни к чему, а мне пришелся впору. Ну, и лестно. Малостью, хвостиком, можно сказать, а причастен.

— Поздравляю! Писать еще не пробовали?

— Нет, но вот окрепну, выпишусь — потребую принятия в Союз, а там и за перо.

— Правильно, правильно, — поддержал я его. И сразу же требуйте трехкомнатную квартиру и дачу.

Рядом с койкой Щечкина, спиной ко мне, полулежал некто и писал крупным, подозрительно квадратным почерком (клянусь, это был мой почерк!) письмо моей жене. Пригляделся внимательнее — Ступин! Сом! Я не выдержал, вскочил с постели и, вырывая из рук Ступина письмо, закричал на всю палату: