Следы на воде - [2]

От берега до плавучего дома и снова обратно, —

Напевая, чтоб дать облегченье грустным сердцам моряков,

Потерявших в пасти морских чудовищ многих друзей,

Сгинувших в осетровой мути и угревой пене.

На волнах качаются венки хризантем – символ агонии

Множества одиночеств (оставшихся в лодках ли,

на берегу) —

Всех тех, чьих любовников более нет. Но далее не могу…

Тут я вдруг обнаруживаю, что сам еще здесь и жив

(Хотя, конечно, был бы рад обрести покой

Где-нибудь в этом мире), что вновь брожу

Среди влажной зелени, лишенной теней;

Солнце сейчас завернуто в промасленную облачную бумагу

Над маленьким садом, где геккон так упорно лезет

на свою стену.

…Всегда возвращайтесь туда, где вас любили, к теплому звуку

Ложечки в чайном фарфоре, к приветливым голосам.

Представляю, как здесь, под этой увитой плетьми стеной,

Ты наливаешь в стаканы мне и друзьям (кстати, оба поэты)

Свежевыжатый, без добавления сахара сок винограда.

Они улыбаются мне и пьют, молча кивая друг другу.

Геккон также помалкивает, видимо, берет с них пример.

Они уже высказались, что пришли в этот мир – говорить…

Я снова один, машинально перебираю раковины,

Извлеченные из лагуны, – их общий подарок —

Все, что осталось мне в придачу к воспоминаньям.

Песочные часы ведут подсчет уходящих мгновений.

Изготовленный руками хрупкий памятник времени.

Перевод с английского Андрея Олеара

Екатерина Марголис

НА ОБРАТНОМ ПУТИ

Ты прав. На нашем циферблате

(лице часов) отмечено «IV» (четыре),

а не обычная четверка «I» (единиц).

Так время против стрелки

отсчитывает буквы именам,

из обихода выпавшим.

Увы. Ни первому лицу, ни даже четверым

угнаться не под силу за вторым.

Те «Ты» ушли.

А этих больше нет.

Куда спешить?

Тик-так. Замедли бег.

Глянь, виноград созрел.

Зеленая калитка

закрыта в мир иной.

И стены отражают

игру лучей в канале.

Тени тают,

и постепенно

блекнет образ «Ты»

на плоском горизонте.

Сизый город,

на прежний лад родного языка

настроив было трубы пароходов,

теряется за их немой громадой.

Так при отплытьи рвутся нити дружб.

Так Я без Ты.

Так единицы без глазниц

Таращатся в бескрайний текст лагуны.

Чей черед – не спрашивай.

Quem mihi, quem tibi – scire nefas.

Местоимение заменит безымянность.

И первому лицу давно пора оставить

пустые притязанья на вторые:

ибо твои пути не есть мои.

Spes longa est ed vita sometimes brevis:

Carpe diem, мой друг, vina liques.

Пусть будет так, пока в моей гостиной

часы с «IV» (четверкой) будут шелестеть

слова любви в развернутом порядке.

Тут всякий жив.

Тут подлинник не тронут.

Тут рифма и размер сохранены.

Тут всякая строка читается с конца

к той самой первой и заглавной букве.

Тут жили-были, тут в начале было…

В начале было имя для всего.

И ты плывешь назад, к началу своего.

Авторский перевод с английского

Часть первая На полях дней

Поле – одна из форм материи, характеризующая все точки пространства и времени и поэтому обладающая бесконечным числом степеней свободы.

Глава первая Лингвистические задачи

Даны слова:

Дети! Слова в первой колонке – обычные. Слова во второй – особенные. У них есть одно общее свойство. Ваша задача понять – какое. Если что-то будет непонятно, оставляйте пробелы, но не останавливайтесь.

За окном уже почти весна. Слова летают в воздухе, прочерчивая целые строки. Дети скрипят карандашами. Среди них девочка-подросток лет пятнадцати. Время от времени она поднимает голову, смотрит в окно и грызет карандаш. Даны слова на незнакомом языке и их переводы на родной, найдите соответствия, знать ничего не надо, только думать, пытаться уловить внутренние переклички смысла и формы, вот тут и вот тут… А вот еще знакомое: «Когда человек умирает, изменяются его портреты» – Ахматова. Интересно, это правда? А когда человек умирает? ты знаешь? я – нет. Какая весна на московских улицах! Нет, не весна еще – только ее обещание. Оттепель уже была, это мы знаем, но весна так и не наступила. Разве что пражская, 68-го, которая закончилась душным августом с танками. Можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь? Нас с тобой еще и на свете не было. А ты знал, что слово «оттепель» придумал Эренбург. В «Огоньке» только что вышла статья. Да что там Эренбург! «Доктора Живаго» напечатали. «Архипелаг Гулаг»! Неужели правда весна? Трудно поверить. А мы такие зимы знали, вжились в такие холода. О чем это я думаю. Оттепель, весна. Итальянский, русский. Существительное, глагол. В чем же тут штука? Слово–буква. Однослово – два слова. Какой белый лист. Когда падает солнце, становится еще белее. Белое на белом. На листе оставляйте поля. Жизнь прожить – не поле перейти.

Мой лист – это поле. Белое поле в снегу. Тогда оно занимало почти всю страницу.

Tabula rasa.

Поле начиналось сразу за калиткой. На горизонте обозначались верхушки сосен и маковка церкви. Там, в трех соснах, был похоронен поэт. А в его доме жили девочка и мальчик.

Что я знала о тебе тогда? Мне просто нравилось смотреть на твое поле. Ты на той стороне, я – на этой. В отголоске электрички я ловлю все, что случится потом, но уже сейчас так и тянет перейти через это поле.

От калитки дома до сияющей среди сосен маковки.

Выходить одним за ворота нам не разрешали. Девочка подолгу стояла у калитки, вглядывалась в поле, словно выманивая свою судьбу из белого листа за воротами. Посетители музея привыкли к этой фигурке у зеленого забора. Собственно, и музея как такового в доме поэта тогда не было. Было нечто полуподпольное, приходили люди. Много людей, много лиц. Много слов, голосов, споров, разговоров. Вскоре, года в четыре, кроме силуэтов и лиц, стали понемногу проявляться и буквы. Потом слова. Они оставляли следы на белой странице и снова терялись в белом поле. Потом потянулись строчки. Наподобие заборов вдоль писательского поселка. И вот однажды среди черных веток и просветов между ними удалось разобрать: