Следы на снегу - [106]

Кадлук так передал возникшую трудную ситуацию. «Однажды утром она набросилась на Напачи-Кадлака и пыталась его убить; мы ее оттащили, тогда она пошла и убила несколько собак. Тут мы поняли, что нужно что-то делать».

Двенадцатого июля по движущемуся льду люди бежали на голый островок в миле от берега. С собой взяли лишь то немногое, что могли унести. Охваченные ужасом, стояли они на голой скале и, уже ни на что не надеясь, уповали на чудо, моля чужого белого бога о помощи.

Час за часом проходил долгий летний день, а они все смотрели на оставленный берег в старую медную подзорную трубу Кадлука.

«Мы очень боялись, что она возьмет нож и придет убивать людей. Мы были очень голодны, потому что не могли решиться уйти на охоту и оставить женщин и детей: вдруг она добралась бы до них. Было видно, как она бросала наши вещи в воду. Иногда казалось, будто она видит что-то там, где ничего нет. Хватала вещи и трясла их, словно вытряхивала из них дьявола. Разорвала все палатки, свалила шесты. Мы видели, как она рвала рыболовные снасти. Она хотела убить нас, потому что хотела спасти нас. Сам дьявол внушал ей, что делать…»

Три дня и три ночи без сна они ждали и наблюдали, но потом не стало больше сил ждать. Женщины и дети были перепуганы насмерть. Пищи не было, и стало ясно, что Сузи разгромит все в поселке, если ее не остановить.

Утром 15 июля Напачи-Кадлак и Кадлук обратились к Шуюку и сыну Сузи — Айяуту. Те были молоды и сильны, но им предстояло выполнить задачу, требовавшую недюжинной силы.

«Я сказал, что им надо вернуться в поселок. Она должна прекратить крушить все вокруг себя. Кто-то должен ее остановить. Я сказал им, чтобы они забрали из поселка все ножи, но, если она не погонится за ними, не трогали ее. Я люблю мою жену и не хочу сделать ей больно. Если же она погонится за ними, то пусть лучше они стреляют…»

Молодые эскимосы с опаской стали приближаться к берегу. Сузи, когда заметила их, побежала навстречу, выкрикивая проклятия. Они выстрелили в воздух, надеясь отпугнуть ее, даже в этот момент желая предотвратить неизбежное. Но она все бежала к ним, шатаясь, спотыкаясь и размахивая руками. Снова раздались выстрелы. Сузи И5-20, которая двадцать девять лет из прожитых ею тридцати девяти провела в изгнании, была наконец свободна.

Тем, кто остался в живых, повезло меньше.

В конце августа, когда полицейский самолет прилетел забрать детей в школу, Напачи-Кадлак вручил констеблю стопку оберточной бумаги, исписанной слоговыми знаками, которым он выучился давным-давно у миссионера в Кейп-Дорсете. Там было в подробностях изложено все, что происходило в Левек-Харбор с 5 по 15 июля.

Расследование длилось долго. Тем временем люди в Левек-Харбор думали, что их объяснения по поводу того, почему пришлось убить Сузи, всем понятны, и пытались забыть страшные июльские дни, кое-как залатать свою истерзанную жизнь.

В октябре Айяута и Шуюка отрядили в Спенс-Бей за патронами для зимней охоты. Как только они прибыли туда, Шуюка арестовали, обвинили в предумышленном убийстве и самолетом отправили в тюрьму Йеллоунайфа, за восемьсот миль к юго-западу.

В Йеллоунайфе прокурор Дэвид Сирл изучил полицейские рапорты и вынес заключение, что это обвинение должно быть отменено или хотя бы заменено обвинением в вынужденном убийстве. Он не видел смысла в том, чтобы к многочисленным страданиям, которые перенесли жители Левек-Харбор, добавлять новые. Об этом он и заявил в докладе министерству юстиции в Оттаве.

Ему было приказано оставить первоначальную формулировку обвинения.

Верховные защитники правосудия решили от имени народа Канады настоять на обвинении не только Шуюка и Айяута, которому обвинение в предумышленном убийстве было предъявлено за час до открытия судебного заседания, но и по существу всем, кто остался в живых после этой трагедии: ведь юноши действовали по поручению жителей поселка. Защитники правосудия, пока они готовили спектакль «показательного судебного разбирательства по всей форме», посчитали необходимым приговорить горстку измученных людей на целые семь месяцев к новому испытанию — страху перед мрачной неизвестностью.

Имена тех, кто это совершил, остались безвестными. Это были чиновники, занимающие высокие посты в министерстве юстиции и министерстве по делам индейцев и Севера, а их решение предусматривалось решениями еще более высокого порядка: правительство сочло, что пора всяким эскимосам (и индейцам) осознать, что такое наши законность и мораль. Настало время, чтобы все — мужчины, женщины и дети, так же как и изгнанные из родного дома жалкие скитальцы из Левек-Харбор, — заплатили за свое страшное преступление, а именно за то, что родились не такими, как мы.

Принятое высшими кругами решение сделало жертвами не только эскимосов, но и белых. Среди тех, кто был доставлен, и ценой больших усилий, с материка, для того чтобы придать фарсу правосудия форму законности, не было никого, кто бы не испытывал горячего сочувствия к обвиняемым и жгучего стыда за устои нашего общества.

Голосом, звенящим от сдерживаемых чувств, прокурор дважды извинился перед присяжными за то, чтО ему придется сделать по служебной обязанности. В душе он переживал так же сильно, как и один репортер из Торонто: рано утром на следующий день после суда видели, как тот стоял на мысу и плакал, глядя на лежащий внизу поселок. Констебль провел в Левек-Харбор безвылазно семь дней, расследуя происшедшее. Там его кормили и согревали те же самые люди, которых он должен был поставить перед лицом Правосудия. Он был такой же жертвой, как и выступавший на суде переводчиком Эрни Лайол. Искренне любя эскимосов, Лайол собственными устами невольно произносил слова, которые по букве закона делали этих неискушенных людей преступниками.