Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [66]
Все последствия Переселения и боль, которую оно причинило, трудно понять некоренным американцам. Как пояснил мне Белт, наши две культуры совершенно по-разному понимают «чувство места». Для евроамериканцев место жительства – это в первую очередь место временного проживания или ведения экономической деятельности. По сути, оно определяется бизнесом и является его побочным продуктом. Таким образом, для евроамериканца «место жительства» в значительной степени лишено какой бы то ни было историчности и постоянства; оно легко переходит из рук в руки и меняет названия. Для чероки концепция «места» совершенно конкретна и незыблема. «В понимании коренных американцев место их жизни никогда не меняет своей идентичности, – сказал Белт. – Мы в большей степени связаны с тем местом, где происходили какие-то важные вещи и где до сих пор находятся важные для нас вещи, а не с тем местом, где мы сейчас живем».
Чероки обрели свою племенную идентичность в древнем городе Китува, что означает «Земля, которая принадлежит создателю», который находился в двадцати пяти милях к западу от нас. Когда-то деревни чероки были разбросаны по всему юго-востоку страны, от Кентукки до Джорджии, но, по словам Белта, если бы вы спросили жителей этих деревень, кем они себя считают, они бы не задумываясь ответили, что все они называют себя Оцигидуваги (Otsigiduwagi) – людьми из Китувы. На церемониальном кургане в Китуве горел вечный огонь. Раз в год угли этого костра разносились по всем остальным городам и деревням чероки. Таким образом, единство огромного племени чероки обеспечивалось не только общим языком, предками, устными преданиями, традициями, но и пылающими углями, что разносились по сложной сети тропинок[12].
Существуют мириады причин – исторических, культурных и экономических, – по которым англо-американское чувство места так сильно отличается от черокского. Однако Белт считал, что самое важное и часто упускаемое из виду различие между нами обусловлено структурой наших языков. Язык чероки кардинально отличается от английского в самых разных отношениях. У чероки есть семь основных направлений, по которым говорящий постоянно перемещается в пространстве: Север, Юг, Восток, Запад, Верх, Низ и (самое трудное для понимания) Здесь. Грамматика чероки, в которой субъект предложения всегда следует за прямым объектом, также способствует незаметной децентрации говорящего. «На английском языке мы говорим я думаю то, я думаю это, я хочу то, я хочу это. Как будто мы находимся в центре мира, и он крутится вокруг нас, – сказал Белт. – В нашем языке все находится здесь, а мы расположены где-то рядом. Это означает, что мы воспринимаем себя частью целого, а не его центром». Кроме того, Белт отметил, что необычный порядок слов лучше приспособлен для жизни в дикой природе. Например, когда медведь незаметно подкрадывается к вашему другу, гораздо логичнее, по его словам, крикнуть: «Медведя… я… вижу», чем «Я… вижу… медведя».
Воспитание Белта помогло ему осознать связь между географией и языком. До семи лет он говорил исключительно на языке чероки, и только потом начал учить английский. В те годы он играл в военные игры со своими друзьями в прериях Оклахомы, но всегда представлял, что находится в стране горных склонов, высоких деревьев и журчащих ручьев. Переехав к сорока годам в Северную Каролину, он был потрясен, когда увидел пейзажи, которые представлял себе в детстве. Одна его знакомая, тоже уроженка Оклахомы, рассказала Белту о похожем случае. Она показала ему рисунок, который нарисовала, когда ей было пять или шесть лет. Местность на заднем плане была зеленой, гористой, и совершенно не похожей на все то, что она привыкла видеть на родине. По ее словам, один и тот же пейзаж появлялся на заднем плане всех ее рисунков.
– Только приехав сюда, она поняла, что рисует, – сказал Белт. – Она рисовала эти горы.
Сам факт существования глубинной географической памяти может показаться мистикой или выдумкой, сказал он, но это не так или, точнее говоря, совсем не так. Дело в том, что особенности ландшафта с необходимостью «кодируются» в языке. Даже звучание и синтаксис языка чероки отличаются «гористостью». Так, для различных типов холмов у них в языке существуют свои очень точные дескрипторы. Просто добавляя суффиксы к существительным, носитель языка дает понять, ниже или выше относительно него расположен на горе некий объект. (Если поблизости протекает река, то суффикс показывает, в какой части реки этот объект находится – выше или ниже по течению). На равнинах Оклахомы эти особенности языка казались Белту странными, однако, когда он оказался в горах Северной Каролины, все встало на свои места.
Барбара Дункан, фольклорист, которая десятилетиями записывала мифы и легенды чероки, рассказала мне о любопытных различиях между восточными и западными чероки. Сказания восточных чероки, которые избежали Переселения, часто имеют более определенные географические корни, чем истории западных чероки, сказала она. Дункан привела в пример старинную сказку о гонке черепахи и кролика, в которой умная черепаха дурачила дерзкого кролика, помещая своих собратьев на вершины гор таким образом, что каждый раз, когда кролик поднимался на очередную гору, он к своему удивлению видел, что черепаха, с которой он соревнуется, успела взобраться на нее раньше него. В сказаниях восточных чероки прямо говорится о том, что эта история произошла на горе, которая сейчас называется Маунт-Митчелл, в то время как у западных чероки точное местоположение обычно не указывается.
