Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [67]

– А если вы подниметесь на гору Маунт-Митчелл, то сразу узнаете место, описанное в сказке, – сказала Дункан. – Вы можете пересказать эту историю, ни разу не побывав на Маунт-Митчелл, и от этого она не станет менее интересной, но поднявшись на вершину, вы неизбежно подумаете: «Ого, это здесь и произошло». Это невероятно.

– Почти каждая известная скала либо гора, каждый крутой изгиб реки в древней стране чероки имеют свою легенду, – заметил этнограф Джеймс Муни. – Это может быть небольшая история, которую можно рассказать, уложившись в один абзац, чтобы объяснить какую-то природную особенность, или это может быть целая глава мифа, продолжение которого начинается в сотне миль отсюда.

«Этот феномен, – писал Муни, – характерен не только для чероки. Традиционные сказания коренных народов никогда не начинаются с абстрактных историй про Красной Шапочку, которая куда-то скачет по безымянному лесу; все они происходят в определенном месте. В сказаниях инуитов, например, всегда указываются реальные обстоятельства (часто это описание путешествия); нередко в них упоминаются даже такие специфические детали, как преобладающее направление ветра».

В своем эпохальном исследовании западных апачей «Мудрость скрывается в местах» лингвистический антрополог Кит Бассо описал множество способов того, как земля и язык помогают коренным народам создавать свою культуру. Сначала место получает название, обычно очень подробное («Вода, которая течет под тополем вовнутрь», «Несколько белых скал, что компактно простираются выше»). Получив имя, эти места или «мнемонические колышки», как называл их Бассо, постепенно обрастали историями – мифами о сотворении мира, нравоучительными рассказами, историями предков, – и таким образом формировали групповую идентичность коренных жителей Америки.

Апачи представляют прошлое в виде хорошо проторенной тропы (‘intin), по которой когда-то прошли их предки, и по которой они идут сейчас сами. «Этот путь находится за пределами воспоминаний ныне живущих людей и потому не виден им, – писал Бассо. – По этой причине прошлое должно быть воссоздано – то есть представлено – с помощью исторических материалов». Апачи сравнивают процесс воссоздания прошлого с восстановлением пройденного маршрута по оставленным следам. Временные рамки размываются, а персонажи часто теряют индивидуальность, однако основные элементы – обстановка, извлеченные уроки, флора и фауна, – остаются весьма конкретными. («Давным-давно, вон на том самом месте, жили две красивые девушки…» – это типичное начало множества историй). Бассо отмечает: «Для апачей важно не когда, а где развивались события и какое представление они дают о развитии и особенностях социальной жизни апачей».

Удивительным образом исследование Бассо показывает, насколько странными могут казаться со стороны привычные для евроамериканцев способы повествования. Прослушав несколько зачитанных им вслух европейских преданий, многие апачи сказали Бассо, что находят их такими же безжизненными, как и бумага, на которой они написаны. В свою очередь, устные предания апачей всегда отличались живостью и пластичностью; они исподволь менялись, подчиняясь прихотям рассказчика и подстраиваясь под настроение слушателя. Историям апачей, возможно, недоставало академичности, однако они были мудрыми, остроумными и, самое главное, поучительными. Чтобы преподать кому-то урок, старейшины племени обычно рассказывали этому человеку историю, связанную с определенным местом. Например, бесшабашный мальчишка мог услышать историю о каньоне, в котором маленькая девочка была укушена змеей, потому что не послушала свою маму и срезала путь. Таким образом, каждый раз проходя мимо этого каньона или даже вскользь услышав его название, мальчик сразу вспоминал полученный урок. Поэтому апачи совсем не преувеличивают, когда говорят, что место «следует за ними по пятам» или что земля «заставляет людей жить правильно».

В культуре апачей места не существуют в полной изоляции друг от друга. Скорее, как и почти у всех коренных народов, они находятся в некой пространственной концептуальной матрице и плавно переходят одно в другое. Однажды Бассо обратил внимание на старого ковбоя-апача, который тихо разговаривал сам с собой. Внимательно прислушавшись, Бассо понял, что старик перечисляет названия мест – «длинный список, прерываемый только смычными плевками, озвучивался почти десять минут».

Бассо спросил его, что он делал, и старый ковбой ответил, что все это время он просто «называл имена».

– Зачем? – спросил Бассо.

– Мне нравится, – ответил старый ковбой. – Я так мысленно путешествую.

Практику перечисления географических названий антропологи называют топогенией (topogeny). По сути, это повествование в своем самом чистом и первозданном виде, когда нарратив представляет собой цепочку плотно сжатых лингвистических пакетов, которые подобно семенам расцветают в человеческом мозге. Топогения распространена в таких разных и отдаленных друг от друга местах, как Аляска, Папуа-Новая Гвинея, остров Ванкувер, Индонезия и Филиппины. Список географических названий помогает прокручивать в голове будущий маршрут, передвигаясь от мнемонического колышка к мнемоническому колышку, от истории к истории. По словам антрополога Томаса Маскио, представители племени рауто из Папуа-Новой Гвинеи могли перечислять сотни географических названий подряд. «Старейшины говорили, что для того, чтобы запомнить названия этих мест, они „должны были ходить“ по различным тропам, – писал Маскио. – Когда я сидел со старейшинами в мужском церемониальном доме, они произносили названия мест в такой последовательности и с таким видом, что у меня создалось впечатление, будто они мысленно путешествуют по своей стране. Старейшины называли место, рассказывали мне его историю, а затем говорили, что теперь они „направляются в другое место“».