Следствие ведут дураки - [6]

Но потом настал момент, когда потребовалось резко размежеваться с этой мокроусовской «малиной». Александру Ильичу не хотелось «палиться» из-за такой мелочи, как мышиная возня провинциальных дельцов и бандитишек. И он решил прикрыть контору. По крайней мере, поставить крест на всех тех, кто знал, что он, Астахов – во главе всего. Поездка Ивана в Саратов, оказывается, была лишь незначительным моментом в хорошо просчитанной ликвидаторской операции.

Главным ликвидатором, проще говоря, киллером – должен был быть Осокин.

Узнав об этом, Ваня сполз со стула, говоря:

– Осо… Осокин? Так он что… тоже ни из какой не из прокуратуры?

– Он-то из прокуратуры, – сказал тогда Александр Ильич. – Да только раньше он немного по другому профилю был. Есть такая милая профессия – киллер называется. Он ведь, Осокин-то, тоже непутевый. Выпить любит, да и вообще веселых нравов хлопец. Я его пристроил, куда мне удобно было. Непросто, конечно, было, но помогли… У него же высшее юридическое образование, да и вообще толковый парень. Вот он и работает в прокуратуре. А тут такой случай образовался: поехать проинспектировать неблагополучный в криминогенном плане провинциальный город. Правда, никаких особых оснований, кроме этих дурацких заявлений Грачевой да петиции монахов, не было. Первый зам Генерального прокурора в подпитии был, читал заяву в Патриархию, хохотал в голос, а потом сам идейку подмахнул. Конечно, же, он ничего не подозревает, зам Генерального, – с нажимом договорил Астахов-старший, увидев, что глаза Ивана готовы выпрыгнуть из орбит, – но все получилось шито-крыто. Правда, я сам немного маху дал. Решил подшутить и организовал так, что вы в одном купе поехали. Вот и дошутился. Кто ж знал, что он напьется сразу же, а ты его по башке бутылкой – и в отвал, да еще на Лозовой, где через несколько дней стрелка у Белецкого была забита? Нарочно не выдумаешь!

Резюме «нарочно не выдумаешь!» блестяще подходило для всего происшедшего с Иваном Санычем и Осипом. Это как у Пушкина: «Он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог». Кто же мог предположить, что Александр Ильич Астахов сам едва не «заставит себя уважать», но не в современном значении этого выражения, а в старинной трактовке, какая и имеется в виду у Пушкина: «заставить себя уважать», то же самое – «приказать долго жить», то же самое – «почить в Бозе»…

То же самое – умереть.

* * *

– Вам будет предъявлено обвинение в убийстве Астахова Александра Ильича, – прозвучали в ушах Вани Астахова холодные слова, и тотчас же стало тихо, как будто фраза Осокина, как плотные комочки ваты, замкнула слух незадачливого Ивана Саныча.

Астахов-младший дернул ногой, отползая к самой стене, и как раз в этот момент за спиной Осокина возник Осип и, взмахнув зажатой к массивном кулаке пустой бутылкой, сильно, с оттяжкой ударил по голове следователя-убийцы.

Осокин пошатнулся и, повернувшись вполоборота вдоль собственной оси, упал на ковер.

Настя взвизгнула, Иван прохрипел что-то нечленораздельное, а Осип, перешагнув через тело Осокина и брезгливо поддев его носком тапка, произнес:

– Невиновен, гражданин судья.

Иван, трясясь крупной дрожью, сел на краешек дивана и приложил ладонь к щеке. Осип не отрываясь смотрел на него мутным сочувствующим взглядом, а потом сказал:

– И чаво ж? Плохо-от, канешна-а. Но ось воно як и должно было быть – рано или поздно. Он – волк, и умер по-волчьи. Не парься, Саныч. Как грится в одной тупой рекламе – усе еще только начинаецца.

Иван конвульсивно распрямил плечи, как будто промеж лопаток ему всадили кинжал, и хотел было заговорить, но только издал какой-то хриплый каркающий звук, раздирающий ему гортань.

И тут что-то глухо звякнуло.

Ваня дернул шеей и тяжело, словно бесформенный глиняный ком, метнул мутный взгляд туда, где на ковре вытянулся его отец. И – выпучил глаза: Александр Ильич медленно поднимался с пола, тяжелыми рубиновыми каплями смахивая с головы кровь и уперев подбородок в грудь. Его глаза были затянуты дождливой пеленой боли, но властный рот тем не менее привычно искривился сарказмом, когда Сам негромко, хрипло выговорил:

– Усе еще только начинается? Ну что ж, верно.

– Иль-ич? – остолбенело выговорил Осип.

– Я, как всякий Ильич, вечно живой, – пробормотал Астахов-старший уже без всякой претензии на иронию. А потом с трудом, придерживаясь за стены, направился к двери… ноги его подогнулись, и он уже было упал, но в последний момент удержался и бросил на рванувшегося поддержать его Осипа насмешливый взгляд…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СКУПЕРДЯЙ

Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу,

И то, что слышу, и то, что вижу,

Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку.

Когда состарюсь – ИЗДАМ КНИЖОНКУ

Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже,

Нужны, как в бане пассатижи.

…Я сам завел с француженкою шашни,

Мои друзья теперь и Пьер, и Жан,

И вот плевал я с Эйфелевой башни

На головы беспечных парижан.

И все же, Ваня, мы друзьям в Париже

Нужны с тобой, как зайцу грыжа.

Вэ Эс В Ы С О Ц К И Й

и примкнувший к нему О с и п М О Р Ж О В

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА

Александр Ильич Астахов и мутно-серый Осокин, со свежеперевязанными головами, похожие на две ипостаси раненого Щорса, сидели в кухне и синхронно пили кофе.