Следствие не закончено - [5]

Однако, несмотря на такое предупреждение, почти все «горлопаны» мужского пола смотрели и слушали «Авдотьюшку» вожделенно: уж очень притягательными казались парням и задорно-курносое личико с наивно-бесстыдными взглядами очень какой-то изменчивой расцветки, и не по возрасту («Авдотьюшке» было за тридцать) совсем девчоночья фигурка, и призывно-воркующий голосок: как и большинство модных эстрадных певцов, Евдокия Шапо не пела, а именно исполняла песенки, временами чуть ли не нашептывая слова в микрофон.

Влюбился в певунью с первой же встречи, как ему казалось серьезно и безнадежно, и Михаил Громов, чему, впрочем, способствовало и более предпочтительное отношение к нему самой певицы. «Вот вас, Мишенька, я хотела бы иметь своим пажем!» — шепнула она однажды Михаилу в ответ на его взыскующий взгляд. И в тот же вечер исполнила под аккордеон омузыченную одним из многочисленных композиторов-песенников «Поэзу» Игоря Северянина — «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж…».

Долго не мог уснуть Михаил после того вечера, проведенного в однокомнатной «келье батьки Феофана». В ушах снова и снова, как наяву, звучал бесовский голосок:

Королева просила перерезать гранат.

И дала половину

И пажа истомила.

И пажа полюбила — вся в мотивах сонат,

А потом отдавалась…

Разве уснешь!

Но еще больше взбудоражил Михаила поэтический межсобойчик, состоявшийся на другой день после возвращения Ястребецкого из двухнедельной поездки в Америку, при которой он сопровождал в качестве переводчика (Ястребецкий свободно владел английским языком) своего литературного босса — профессора Гуменникова. Вечер начался с краткого, но впечатляющего рассказа о стране непостижимых противоречий, где самые высокие достижения научной, технической и бытовой культуры уживаются с «идеологической и национальной поножовщиной», — таким резюме подытожил Феофан свои впечатления.

После «официальной части» радушным хозяином было выставлено такое угощение, после которого «разогревшимся» парням показалось поистине вдохновенным исполнение «Авдотьюшкой» трех песенок, на этот раз из репертуара дореволюционных шантанных див: умела Евдокия Шапо раскрыть душу песни. И не только вокалом, а и соответствующими игривому содержанию телодвижениями.

А я пою

И всем дарю —

Миг возбужденья и услады!

Бурный успех певицы отметили еще двумя бутылками «плиски».

А в первом часу ночи, когда все гости, за исключением «Авдотьюшки» и Михаила — ну, никак не мог решиться парень на «до свиданья», — разошлись, изрядно захмелевший Феофан извлек откуда-то из недр иконостаса небольшую книгу, на лакированной суперобложке которой была оттиснута Спасская башня Московского Кремля, обрамленная витиевато выполненной надписью: «О чем звонят кремлевские куранты».

А в предисловии к этому сугубо целенаправленному сборнику было сказано, что два очерка и два фельетона позаимствованы «из советских журналов», а все остальные материалы «любезно предоставлены нашему издательству известными литераторами, проживающими в Советской России».

— Книжица, конечно, пахучая, — сказал Феофан, небрежно листая сборник, — однако нужно признать, что строчат эти литподенщики с довольно точным прицелом. И хотя от всех любезно предоставленных подпольными литераторами статеек разит, почти в каждой среди навозной кучи дешевого вымысла можно обнаружить зернышко критической правды.

— Правды? — недоверчиво переспросил Михаил.

— Ну, во всяком случае, правдоподобия. Вот, к примеру, очерк «Принято единогласно», в котором описывается отчетное собрание в коллективе колхоза «Красный пахарь». Пасквиль, конечно, но написать такое мог только борзописец, проживающий или проживавший до недавнего времени по соседству с нами. И начинается этот опус прямо как передовица из областной газеты…

— Ну, Фео-фан! — недовольно протянула «Авдотьюшка» и, изловчившись, захлопнула книгу в руках Феофана. — Неужели ты не понимаешь, что нас это ни капельки не интересует. Верно, Миша?

— Да, да. Конечно, — поддакнул Михаил поспешно. Впрочем, не очень уверенно.

А уже уходя сказал в передней провожающему его хозяину:

— Честно говоря, я бы с удовольствием… То есть не с удовольствием, а… Все-таки, понимаешь, интересно знать, что там о нас брешут?

— Понято и принято. Но только, дорогой Михаил Иванович, — Феофан предостерегающе уставил вверх указательный палец, — поскольку эта литература, как говорится, не подлежит оглашению…

Феофан не договорил, потому что в передней появилась «Авдотьюшка».

— Мишенька, уже уходите? Ну-у…

А когда Феофан, заговорщически подмигнув Михаилу, вышел за книгой, «Авдотьюшка» неожиданно подшагнула вплотную к Михаилу, еще более неожиданно обняла и, приподнявшись на цыпочки, жарко прильнула полураскрытыми губками к твердым губам парня.

И так же порывисто отступив, прошептала совсем уж нелогично:

— Вот тебе… бессовестный!

3

«Все — как назло!» Наверное, не было и нет на земле человека, из уст которого но вырвалось бы это горестное восклицание.

Надо же было случиться, что входная дверь была уже защелкнута на предохранитель, а Иван Алексеевич еще не спал, хотя пошел уже третий час пополуночи. Он самолично открыл дверь возвращавшемуся в явном смятении чувств сыну и задал уже заранее обличающий вопрос: