След торпеды - [38]

Марфа решительно заявила, что невестке ехать на заставу нечего.

Аким покосился на соседку и сердито попрекнул:

— Ты брось эти штучки, Марфа… Скажу твоему Пашке, он уши тебе надерет.

— Не бывать такому, — улыбнулась Марфа. — Он за меня и в огонь и в воду. Я же ему детей нарожала. А это, Аким, счастье… Большая радость в жизни. Что пялишь на меня глаза? — Марфа помолчала, видимо размышляя о чем-то своем, потом, качнув головой, добавила: — Моя Зоя в твоего Петьку влюбилась, а он-то, Петька, поигрался с ней и на море уехал. Мой Васька на такое подлое дело не способен.

Аким пробормотал:

— Будь он живой, Петька, я, может, и всыпал бы ему. Я, знаешь, хоть и моряк, а у меня, как у каждого человека, есть свой постоянный причал. Это, Марфа, в сказках все хорошо кончается. А в жизни, сама знаешь, порой круто бывает. — Аким закрыл коричневый чемоданчик, прихлопнул по нему ладонью. — Ну вот, я и готов. — Он направился на крыльцо, Марфа следом за ним. — Ты, соседушка, не попрекай меня насчет Зои. По правде, лучше бы она родила от Петьки, я бы этого ребенка, будь он мальчик или девочка, до самого последнего дня своей жизни берег бы.

— Может, это было бы для тебя и отрадно, Аким, а я не хотела, чтобы моя дочь незаконного родила. Стыд и позор… Я могла бы и с Павлушкой-то жить так, на честное слово. А не пожелала, говорю, если любишь, давай распишемся… Ну да ладно…

В Синегорск Аким добрался на самолете. Ночь стояла морозная. Небо посинело от холода. Когда взошло солнце, оно все засветилось, ожило, и сразу стало теплее.

«Теперь мне дорога в порт, — подумал Аким. — Наверное, запоздал я, Петьку, может, уже похоронили?»

В порту его встретил капитан «Кита», Петр Кузьмич Капица. Аким успел заметить, что капитан был высок ростом, сутулый, глаза, как и у Петра, большие и слегка задумчивые.

— Вы Аким Петрович?

Аким посмотрел на капитана настороженно, с недоверием, и если бы Петр Кузьмич заглянул бы в эту минуту ему в глаза, то прочел бы в них горький упрек. Он думал, что Капица тоже виновен в гибели сына. Не зря жаловался на капитана Петька. И взгляд какой-то у него равнодушный, холодный, другой бы на его месте стал бы отвлекать Акима Петровича от тяжкого горя, нашел бы для него теплые, душевные слова, а этот глядит молча и думает о чем-то своем. И так Акиму стало обидно, что он едва не сказал: «Ну и черствый же ты, капитан!»

Пока они поднимались на палубу судна, Аким слова не обронил. Ему стало как-то не по себе, казалось, что он обидел капитана, и подумал о том, что терзало его душу. Здесь, на судне, он еще острее ощутил тяжесть своей утраты. Они вошли в каюту. Петр Кузьмич помог гостю снять пальто, усадил в мягкое кресло.

— Мне о вас Петр много рассказывал. Вы же ходили на кораблях?

— Оно самое… — Аким вздохнул. — Хлебнуть соленого довелось. — И в упор спросил: — Где мой сын? Что, небось без меня похоронили?

Сказал это Аким и почувствовал, как сердце забилось упругими толчками. Он потер пальцами виски, побледнел весь, нос заострился. Капитан подал ему стакан газированной воды:

— Хвати глоток, и полегчает.

Аким искоса поглядел на капитана:

— Я и так водой сыт. Ты не мудри. Скажи, где мой сын?

— В море ваш сын, — глухо произнес капитан и отвернулся.

— Что? — не понял Аким.

Капитан не спеша достал из стола сигареты, закурил.

— Нет теперь у вас сына, а у нас штурмана Петра Рубцова, — с жалостью выдавил Капица. — Катер разбился. На скалу напоролся. Пятеро моих хлопцев погибли. А похороны были вчера. Там, в море… Долго ждали вас, но…

Потрясенный Аким поднял отяжелевшую голову:

— Как же он, а? Ведь штурманом был! Я его отец и должен знать. А потом, в ум не возьму, как это мой сын погиб? — с раздражением в голосе добавил Аким. — Петька мой был не из трусливых. Он что, может, напился до чертиков?

— Вы, Аким Петрович, не обессудьте меня… — Капица помолчал и снова заговорил: — Ваш сын не был трусом. Могу головой за него поручиться. Но был он быстрым, как ветер, все хотел мигом сделать. А вы небось тоже плавали, знаете, что в нашем морском деле торопливость — самый наихудший враг. Да, да — враг! Вот эта торопливость и погубила Петьку.

— Не понял я тебя, капитан, — сухо возразил Аким. — Ты говори как есть. Я тоже соленую воду глотал да от пороховой гари задыхался.

— Тогда слушай. У меня самого все еще мороз по коже идет, когда вспомню эту историю… — Петр Кузьмич снял капитанскую фуражку. — Ладно, слушай, Аким… В ту ночь на море разыгрался шторм. Катер с рыбаками застрял в соседней бухте: получали имущество и продукты к очередному рейсу. Дежурный порта не разрешил катеру выходить в море, велел стоять до утра. Петр нарушил приказ и самовольно повел катер. «Я исходил тут море вдоль и поперек, — сказал он напоследок дежурному, — проведу катер между скалами». На море волна крутая, снег сыпал… — вздохнул капитан. — Катер раскололся и затонул. Водолазы нашли четыре трупа, а твоего сына, видно, закрутило течением и застрял он где-то в камнях. Жаль ребят… У боцмана трое детей осталось… Скажу вам, Аким Петрович, как моряк моряку: виновен в гибели людей только ваш сын, и будь он жив, тюрьмы бы ему не миновать. Я что скажу еще, — продолжал капитан, — ваш сын был лихач. У мыса Перелетный, где зимой мы брали окуня, он создал аварийную ситуацию, «Кит» едва не сел на мель. В другой раз он повел судно в запретную зону, где в годы войны вражеские корабли выставили минное поле. Мины и поныне встречаются. Окуня там уйма. А риск? Наскочило бы судно на блуждающую мину, и всем нам каюк. Я мог бы еще тогда убрать его с судна, но Петр дал мне слово, что больше такого не повторится. А вышло все по-другому… — Капитан закурил сигарету. — Я очень сочувствую вам, Аким Петрович. Потерять сына… Это такое горе, что и не описать. Но кто виноват в его гибели? Только он сам. Тут были родные погибших. Я не мог им смотреть в глаза. Хотя я и не виноват, а смотреть им в глаза не мог. Жена боцмана знаете что мне сказала? «Убивец ты, капитан!» Да, так и сказала. А то не знает, что в войну на этом самом море я дважды тонул. А все ж похоронили мы ребят, в том числе и вашего сына, с почестями. На воду в том месте, где затонул катер, цветы опустили.