След торпеды - [20]

— Лавры — это вам, а мне тошно от них, — возразил Лысенков.

— А ты, Сергей Васильевич, ершистый, — добродушно заметил Марков.

Катер отчалил от борта корабля. Лысенков стоял на палубе и, пряча лицо от колючего ветра, размышлял: как поведет себя капитан, неужели станет отрицать факт нарушения советской государственной границы? Ему уже не раз приходилось высаживаться с осмотровой группой на иностранные судна, и всякий раз, несмотря на очевидное нарушение режима рыбной ловли, капитаны не сразу соглашались с этим, одни уверяли его в том, что напутали курс, другие жаловались на тяготы жизни, третьи заверяли его, что они «не против Советов». Однако Лысенков всегда исходил из фактов, поступал объективно. Был случай, когда он решил не конвоировать судно-нарушитель в базу. Капитан судна со слезами на глазах умолял тогда Лысенкова отпустить его, потому что дома отец-старик и жена больны, пятеро детей. Улов он продаст, чтобы рассчитаться с кредиторами. Лысенков связался по радио с командиром, доложил о своем решении. Марков тогда сделал ему замечание, что нельзя, мол, поддаваться эмоциям.

Ну а как поведет себя капитан этого судна?

Катер пристал к борту. По штормтрапу осмотровая группа поднялась на верхнюю палубу судна. Капитан — рыжий, грузный, с сигарой в зубах — представился Лысенкову: он сообщил свою фамилию, имя, порт приписки судна. Из его доклада Лысенков уловил одно: когда капитан собрался выбрасывать сети, неожиданно отказал двигатель и судно стало дрейфовать. Несмотря на принятые меры, оно вошло в советские территориальные воды. Капитан говорил на ломаном русском языке, по Лысенков не мог не заметить, что русский язык тот знал лучше, чем произносил отдельные слова.

— Вы находитесь в водах СССР, — сообщил Лысенков о цели своего визита. Он потребовал предъявить судовые документы.

— Документ мой рубка, прошу вас пройти, господин русский офицер…

Последние слова иностранец произнес так отчетливо, что Лысенков невольно заметил вслух:

— Русский язык хорошо знаете…

— Я был Москва! Я видал Юрий Гагарин!.. — И, открыв дверь в рубку, добавил: — Мой мать русский, отец немец… Я ест коммерсант. Судно мне подарил дед…

Лысенков проверил судовые документы, уточнил экипаж судна.

— Пять человек, я ест шестой, — угодливо улыбнулся капитан и подозвал к себе матроса-рыбака, стоявшего у двери рубки, сказал ему на немецком языке, чтобы тот принес бутылку коньяка. Мичман Капица, сопровождавший Лысенкова, шепнул капитан-лейтенанту на ухо:

— Двое возятся в машине с двигателем, видно, ремонтируют. А капитан угодничает…

«Угодничает — значит, что-то у него тут есть…» — сообразил Лысенков и сказал Капице:

— Пошлите двоих моряков в трюм…

Лицо у капитана-немца посерело, стало холодным и непроницаемым, правая бровь подергивалась. Заметив испуг иностранца, Лысенков решил уточнить: успели они выбросить сети за борт? Судя по документам и записям в вахтенном журнале, судно рыбачит уже две недели, а рыбы почему-то не видно.

— Где рыба? — поинтересовался Лысенков.

— Там, в море… — Капитан развел руками. — Я долго ищет рыба, нет много-много рыба. Две недели ищет рыба…

«Я не знаю, где ты шастал две недели, рыбу ли ты искал или еще кого, а вот ходить в наши воды нельзя, — хотелось возразить Лысенкову. — И глазки ты мне, как уличная девица, не строй. Ишь, умник нашелся — рыба в море. А где же ей быть? Ты лучше скажи, зачем сюда притащился, где твоя  р ы б а. Что, не понял?..» Внутри у помощника горело от злости, что не может разоблачить иностранца. А тот стоял у двери рубки, курил сигару и нагло поглядывал то на Лысенкова, то на мичмана Капицу.

В рубку вошел матрос-рыбак, высокий, сутулый, с черной бородой и золотыми сережками в ушах. Он принес на подносе бутылку коньяка. Капитан мигом наполнил рюмки.

— Для храбрось, как говорят русские. Прошу. — И протянул Лысенкову рюмку.

«Ты что же, рыжий пес, решил усыпить меня коньяком? — ругнулся в душе капитан-лейтенант. — Дешевый прием!» А вслух произнес:

— Благодарю, капитан, но я не пью… — И, не дождавшись, что ответит ему рыжий, попросил карту.

— Один момент. — Капитан вынул из стола карту. — Я пометил красный карандаш наш место. Понимай? А может, вам подай лоций?

«Интересно, когда он успел пометить место задержания судна? — спросил себя Лысенков, разглядывая карту. — Выходит, сделал пометку еще до нашего подхода? Почему, что его побудило? Если отказал двигатель, то зачем делать на карте пометку? К тому же сети рыбаки не выбросили…»

Лысенков задержал взгляд на радиостанции. Новая, вся сверкает. Похоже, недавно установили. Капитан перехватил его взгляд, поспешно пояснил: радиостанцию недавно он заменил, потому что раньше в рубке стояла другая, маломощная, и он не мог связываться с соседними судами, ведущими рыбный промысел.

— Я ест любитель радио. Мой слабость — музыка, — улыбаясь, похвалился капитан. — Русский музык — карош… — И тут же пискливо пропел: — «Выходил на берег Катьюша, выходил на берег крутой».

«А в судовых документах номер радиостанции другой, — неожиданно для себя обнаружил Лысенков, делая вид, что рассказ капитана его заинтересовал. — Впрочем, видно, не успел внести в судовые документы поправку».