След сломанного крыла - [60]

— Я собиралась пойти наверх, чтобы напечатать фотографии.

— Вы уже позавтракали? Я угощаю.

Урчание в животе выдает меня. Он понимающе улыбается, и я смущенно отвожу глаза.

— Хорошо, но угощаю я. Я у вас в долгу: ведь это вы снабдили меня работой.

Мы аккуратно складываем фотоаппараты позади стола медсестры и направляемся в кафетерий.

— Все восхищаются вашей работой. Теперь я в нашей больнице звезда — потому что уговорил вас.

— Все? — поддразниваю я его. — Должно быть, это очень маленькая больница?

— Слухи быстро распространяются, — Дэвид придерживает дверь, пропуская меня вперед. — И в знак благодарности за мою запоздалую сверхпопулярность я предлагаю угостить вас сэндвичем-рап[20].

В меню кафетерия — множество разных сэндвичей, картофель фри, салаты.

— Вау, вы действительно знаете, как ухаживать за женщиной! — я поворачиваюсь к стойке с салатами. Расплачиваюсь за заказ я, как и обещала, хотя Дэвид спорит и настаивает, что в следующий раз будет платить он. Мы оглядываем кафетерий — ни одного свободного места. — Похоже, сегодня все оголодали.

— Пойдем, поедим в моем кабинете.

Я следую за ним к выходу, и мы молча поднимаемся на лифте. В кабинете Дэвида много фотографий его дочки, начиная с младенчества. Снимки в рамочках выстроились на полке у окна. Его дипломы, вставленные в рамки, висят на стене за столом. Дорогие кожаные кресла и плюшевый диван приглашают присесть. Я сажусь на краешек дивана и не удивляюсь, когда он устраивается рядом.

— У вас приятный кабинет.

— По правде сказать, мне пришлось кое-кого прикончить, чтобы завладеть им. Только, пожалуйста, никому не рассказывайте, — он вынимает две бутылки с водой из маленького холодильника, открывает одну из них и вручает мне. — Люди косо смотрят на такие вещи.

— Так-так, ясно, — я делаю большой глоток из бутылки. — И теперь от вас ждут совершенства?

— Об этом я и толкую, — он фыркает и откусывает от своего сэндвича.

Мы едим в уютной тишине, наслаждаясь едой. Дэвид дает мне другую вилку, когда моя пластмассовая ломается, а я предлагаю ему свою бумажную салфетку, когда его салфетка падает на пол. Насытившись, мы допиваем воду из бутылок и собираем мусор.

— Было очень приятно, спасибо вам.

— Платили вы, так что вам спасибо, — говорит он.

Дэвид берет мусор у меня из рук, и наши пальцы соприкасаются. Я первая убираю руку и смотрю на свои часы — это предлог, чтобы отвести глаза от его глаз.

— Я, пожалуй, пойду.

— Сейчас детей будут кормить, — бормочет он, глядя на свои часы. — У нас есть еще несколько минут, — он жестом просит меня снова сесть. Не найдя предлога для отказа, я усаживаюсь. — Говорил я вам, что страшно волновался, ожидая, поступите ли вы к нам на работу?

— Всего лишь несколько десятков раз, — отвечаю я, — но пусть это вас не останавливает, — и добавляю более серьезным тоном: — Я получаю больше удовольствия, чем предполагала.

— От работы с больными детьми? — Дэвид вопросительно смотрит на меня.

— Они находят радость в самых простых вещах, — говорю я, стараясь подобрать слова, чтобы получше выразить свои мысли. — Став взрослыми, мы забываем об этом.

В его взгляде появляется что-то, не совсем понятное мне. Словно я прошла некий тест лучше, чем он ожидал. Мне это приятно, но в то же время страшно. Такова двойственность моей жизни — желать того, чего я никогда не могла иметь, и отказываться от этого, потому что я слишком боюсь.

— Они не сами выбрали эту борьбу, — говорит он, — поэтому стараются помнить, каким был мир, пока они сами были здоровы.

В этом есть смысл. Сколько раз в детстве мечты о нормальной жизни вдребезги разбивались о железные кулаки отца! Мои желания всегда были подчинены его желаниям, причем настолько, что со временем я забыла, что когда-то вообще умела желать.

— Почему вы решили стать врачом?

— Мои родители оба были врачами, — отвечает Дэвид. — Я вырос в больнице в окружении их друзей — и все они были врачами, — он улыбается. — Я никогда ничего другого и не видел.

Мне трудно представить себе, как это — в столь юном возрасте так твердо знать, кому и чему ты принадлежишь в этом мире.

— Вам повезло, — искренне говорю я. — Не у каждого есть такое ясное видение.

— У вас его не было, — это не вопрос.

— Нет, — я борюсь с собой, чтобы не сболтнуть лишнего. — Когда взрослеешь, появляется больше вопросов, чем ответов.

— Ведь вы должны были изучать право?

Я напрягаюсь, забыв, что сама рассказала ему об этом. Я качаю головой, мне хочется убедить Дэвида, что в моей жизни не было конфликтов, что у меня нет тайн, которые надо скрывать. Но он прерывает меня, прежде чем я успеваю произнести хотя бы слово.

— Я только хочу сказать, что миру очень повезло, что вы занялись фотографией. У вас настоящий талант.

— Думаю, фотография сама меня выбрала, — я не могла представить себе, какую радость буду получать, фотографируя, увековечивая события или места щелчком камеры. Красота, навеки запечатленная на моих собственных снимках, изумляет и восхищает меня. — Мне не оставалось ничего иного, как только сказать «да», — я разглядываю его дипломы и почетные грамоты, прикасаюсь к хрустальным призам. — Но я не спасаю человеческие жизни. Я не делаю человека снова целым. Вот это настоящий талант.