Славянский сокол - [78]

Дражко спрыгнул с коня и опять не почувствовал боли. Не до такой мелочи сейчас было, как боль и забота о собственном теле. Он вообще тела не чувствовал, словно в воздухе слегка парил, невесомый.

– Что ты задумала, княгинюшка? Нешто нужно так, в мужское дело встревать?..

– Нужно, Дражко… – сказала она без улыбки, отрешенно, чуть нараспев, каким-то даже почти не своим голосом и не глядя ему в глаза, хотя всегда раньше старалась делать это, по глазам князя читая его настроение. И он, слушая ее слова, вдруг понял, что ничего не может возразить ей, потому что управляет княгиней какая-то высшая сила, недоступная пониманию человеческим скудным разумом. – Мы все еще летим через пропасть… И надо всем постараться… Надо всем очень постараться, чтобы долететь до другого края…

Ей вывели коня. Сильного коня, которым можно только мужской рукой и управлять. Княгиня, отстранив жестом воеводу, пожелавшего помочь забраться в седло, легко сделала это сама. Холодное, словно восковое лицо ее совершенно не показало какой-то натуги или напряжения, будто было лишено жизни и обыкновенных человеческих чувств.

Дражко тоже запрыгнул в седло, чтобы быть хотя бы рядом с Рогнельдой.

– Позволь мне, воевода и соправитель княжества, действовать по своему усмотрению.

Князь удивленно смотрел на нее, не понимая, что задумала Рогнельда. Он не сказал ни слова, но она прочитала вопрос в его глазах, в которые наконец-то заглянула – холодно, бездушно, и его обдавая льдом.

– Дай мне сотню дружинников.

– Сотню? – совсем удивился Дражко. – Зачем?

– Я к вечеру соберу тебе большой полк.

Он даже засмеялся внутренне такой наивности. И засмеялся бы вслух, если бы не слышал ее голос. Странный, «не ее» – ее голос. Сам чувствуя странности в себе после трех глотков из маленькой бутыли Горислава, он чутко воспринимал и в других подобные странности, его окружающие. Но не возразить не мог, как опытный воин, как воевода.

– Где же ты соберешь большой полк? Рядом с городом нет ни одной дружины. Я отослал гонцов на границу с лютичами и с ляхами, чтобы снять оттуда почти всех для защиты Рарога.

– Я соберу, – настаивала Рогнельда. – Я заберу дружинников у бояр. Они не посмеют отказать мне и тем четверым, кто будет стоять за моей спиной.

Дражко обернулся, услышав стук копыт по камням. Из распахнутых ворот дворцового двора строем выехали четверо стражников с копьями наперевес.

– Стражники? – не понял он, опять захотел улыбнуться, но не улыбнулся, потому что было в движении стражников нечто-то угрожающее, и казались они великанами из жутких басней[40]. – Бояре испугаются стражников? Ты не понимаешь, чего хочешь, княгинюшка…

Она посмотрела мрачно, как густая ночь после полнолуния, когда не видно на небе и следа бледного серебряного диска[41].

– Это те четверо, которые подняли на копья герцога Гуннара. Они теперь всегда будут со мной. Это моя личная стража. Нет сейчас силы, пойми, княже, которая сможет остановить меня. Дух Гуннара вселился в мое тело, но действует он по моим позывам и по моему разуму. Я заставлю бояр повиноваться мне. Хочешь, Дражко, со мной поезжай. Сам увидишь. Дай мне сотню дружинников. Не дашь, я поеду и без них…

Дражко вдруг осознал. Голос этот… Это был голос княгини Рогнельды и совсем не ее голос. И Дражко сразу поверил, что дух Гуннара вселился в нее. Только Гуннар мог так смотреть, так поступать. «Черный коршун», «датский коршун» – так звали его. Только Гуннар мог так говорить. Ровно, без интонаций, без эмоций, словно во рту у него лежат и никогда не тают кусочки льда. Муж Рогнельды правит в «соколиной стране», в городе, носящем имя «сокола», он сам – «славянский сокол». А кто она? Она дочь «коршуна» или она жена «сокола»?

Дражко испугался княгини… Он, воин с первых самостоятельных шагов в жизни… Он, не однажды водивший полки в самую кровавую сечу… Он ни за что не захотел бы стать врагом этой женщины. И еще он испугался, потому что она перестала быть собой. Той Рогнельдой, которую он, никак не показывая своих чувств, пряча их под завесой шутливых усов, любил.

Тоскливая, невыносимая жалость к княгине подступила вдруг к горлу и сжала его спазмами, мешая дышать. Дражко готов был сделать сейчас все, лишь бы вернуть ей прежний дух, прежний голос, прежний взгляд. Но он оказался не в силах ничего изменить. Может быть, Годослав, когда вернется, сможет растопить этот лед, но не он, не Дражко. Ему это не дано…

Дружина стояла рядом. Воины все слышали. Они, мужчины, прошедшие вместе с воеводой много схваток и сражений, принявшие на свое тело множество ударов и ранений, они смотрели на эту женщину-повелительницу не с уважением, как того требовало ее положение, но со страхом. И готовы были подчиняться ей, как подчинились бы самому Дражко, как подчинились бы князю Годославу, но не из-за любви, а из-за страха.

И воевода решился. Он поднял руку и подозвал к себе старого сотника.

– Попробуем… Остальные пока свободны. Как я говорил… По домам, попрощаться с семьями…

Рогнельда, похоже, и не сомневалась, что все будет так. Но и радости не показала. Восковое лицо без эмоций, ледяные бесчувственные глаза, бесстрастный равнодушный голос.