Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян - [14]

Мотив поединка (прежде всего, между родственниками), присутствующий в нескольких сюжетах ПВЛ, подробно исследован О. Миллером. Кроме того, он сопоставил сюжеты ряда былин (о Хотене Блудовиче и Иване Годиновиче) с летописными сказаниями (о Рогнеде и Владимире)[99].

В целом в работах этого направления собран значительный фольклорный и литературный материал, который позволяет с большой долей уверенности говорить об отражении в летописи универсальных эпических мотивов и сюжетов. Между тем идея о генетической связи былин и летописных сказаний, а также их прямое сопоставление для получения исторических выводов (характерные признаки интерпретаций так называемой «исторической школы») или утверждение о наличии в поздних источниках значительной доли мифологической архаики (тезис «мифологической школы»[100]) не могут быть приняты безоговорочно.

Принципиально новый этап текстологического и филологического изучения летописей связан с трудами А.А. Шахматова. Им была создана общая схема развития русского летописания и исследован ряд ключевых вопросов истории летописных текстов. Именно принципы сравнительной текстологии Шахматова легли в основу большинства дальнейших исследований раннего летописания[101].

Шахматов называл «народные предания»[102] в числе основных источников летописных текстов. Он предполагал, что они были известны летописцу в форме «исторических песен», «былин», «прозаических рассказов», но считал восстановление изначальной формы предания неосуществимой задачей[103]. Предания, согласно наблюдениям Шахматова, оставались основными источниками летописи вплоть до времени Ярослава Мудрого[104]. В своих работах А.А. Шахматов особое внимание уделял происхождению различных летописных сказаний — разделению попавших в летопись киевских, новгородских, смоленских, тьмутараканских и корсунских преданий, которые для исследователя были «маркерами» происхождения той или иной группы известий[105].

Шахматов выявил устные источники различных летописных известий и присутствие в летописных текстах эпических мотивов: мотива побратимства (рассказ о воеводе Претиче) и испытания дарами (возвращение Святослава в Киев, походы Святослава и его войны на Дунае), мотива чаши из черепа (гибель Святослава), добывания невесты[106] и пира (сказания о Владимире), мотива богато одетых противников (поход Добрыни) и неудачного сватовства (сказание об Ольге)[107]. Предание о Кие и его родственниках исследователь считал сводкой «топонимических легенд», а имена главных персонажей — производными от местных географических названий.

Отдельное исследование Шахматова посвящено сказанию о первых русских князьях — Рюрике, Аскольде, Дире и Олеге[108]. Предание о Кие и его родственниках Шахматов признавал киевским, а предание о Рюрике и его братьях — новгородским. Исследователь отметил вариативность описаний деяний первых князей[109].

Летописное сказание о призвании варягов Шахматов считал книжным конструктом летописцев[110], в основу которого легло несколько отдельных «местных» преданий северных городов (Новгорода, Ладоги, Белоозера и Изборска). По мнению ученого, летописец соединил эти предания под влиянием распространенного фольклорного мотива трех братьев-правителей[111]. Аналогичную контаминацию он видел в рассказе об Аскольде и Дире[112]. Развернутое исследование А.А. Шахматов посвятил реконструкции предания о Мстиславе Лютом[113]. В особый «цикл преданий» он выделил «походы князей на Царьград[114].

А.А. Шахматов произвел текстологический и филологический анализ начального летописания, выявил его основные этапы, предложил серию конъектур к летописным текстам. Он определил устные источники известий первых летописей, предложил гипотетические реконструкции первоначального вида преданий, на которые опирался летописец. Однако ряд положений Шахматова подвергся критике в современных исследованиях: в частности, не получили поддержки концепции «топонимического происхождения» предания о Кие и книжного конструирования сказания о призвании варягов на основе местных преданий северных городов.

Следует особо отметить специальные сравнительно-исторические исследования ключевых летописных сказаний — легенды о Кие и сказания о Рюрике. В статье М. Тершаковца разбираются мотивы предания о Кие, летописный текст сравнивается с текстом Иордана, повествующим о росомонах и готах, подчеркивается семантическая параллель имен Сванхильд («Лебедь»)[115] и сестры Кия — Лыбеди. Возведение легенды о Кие к преданиям готов IV в., записанным Иорданом, вряд ли правомерно, но использование мотивного анализа для выявления типологических фольклорных аналогий говорит о качественно новом подходе к летописным преданиям.

Серьезно аргументированная попытка определить тип сказания, которое послужило основой летописного текста о призвании варягов, принадлежит К.Ф. Тиандеру. Исследователь признал цельность исходного эпического текста и отнес его к типу «переселенческих преданий». Он же указал на типологические, а возможно, и генетические аналогии в германской исторической традиции[116].

Исследование эпических мотивов, ставших основой летописных известий о князе Олеге, было предпринято А.И. Лященко. Он показал сходство набора мотивов, зафиксированных в летописи, с скандинавской сагой об Одде[117]. Лященко также предположил, что в честь Олега в нескольких городах Руси были насыпаны кенотафы, которые и послужили причиной появления противоречащих друг другу сообщений о месте его смерти. Ученый считал первоначальной версию о гибели Олега «за морем», в Норвегии.