Сладость мести - [45]

Между второй и третьей террасами находился маленький английский парк, состоящий из четырех секторов, разделенных дорожками; усыпанные гравием, они сходились к фонтану, инкрустированному перламутром и обсаженному плакучими ивами. Этот мини-парк был в 1842 году окрещен великой прабабкой Вирджинии, Эвелин Бленд, "Райским уголком" и сохранялся в таком виде во время Гражданской войны, когда Боксвуд был превращен в госпиталь. Парки Боксвуда слыли красивейшими и роскошнейшими на всем Юге.

Обычно сверкание струй сквозь листву, яркие пятна азалий и кизила, очарование окутанных влажной утренней дымкой седых, мшистых деревьев-великанов вызывали у Вирджинии прилив сил. Но сейчас эта аристократическая, благовоспитанная мать семейства ничего не замечала, целеустремленно поднимаясь по лестнице, обрамленной розовыми кустами и благоухающей сиренью. Вирджиния шла исполнить свою миссию — всерьез поговорить с дочерью Энн. Та вот уже несколько недель — после того, как муж публично унизил ее в Нью-Йорке, втянув в скандальные дрязги, — не выходила из своей комнаты, большую часть времени лежа в постели в состоянии прострации. Этот мошенник не только сделал из нее дуру, но и превратил в предмет обсуждений и сплетен всей желтой прессы Нью-Йорка. Подумать только: таксисты и кассирши дни и ночи напролет спорят о скандале, в который оказались замешанными Кингмен Беддл, Энн Рендольф и Флинг, поддерживая то одну, то другую сторону, словно это их домашнее дело! Вирджиния невольно содрогнулась и поплотнее укуталась в накинутый на плечи свитер. Для нее, с ее великосветским воспитанием, всякая огласка была подобна анафеме. Но столь же неприемлемой и раздражающей оказалась для нее неспособность дочери взять себя в руки и овладеть ситуацией. Не поддаваться никаким невзгодам — вот бесценное качество любой уроженки Виргинии, не говоря уже о женщинах из рода Рендольфов!

Окинув напоследок взглядом парк, она про себя отметила, что уже пора подрезать живую изгородь из алфеи, и после этого величественно прошествовала в дом.

В большом зале она переставила с пола на большой антикварный стол эпохи короля Георга плетеную корзину с пышным букетом роз и задержалась у тусклого чиппендейловского зеркала, чтобы поправить серебряный чепец, взбить бант на шелковом халате и стереть с лица всякие следы озабоченности. Вирджиния Берд Рендольф никогда не появлялась на людях огорченной. Для настоящей леди это было недопустимо, просто немыслимо. В боксвудских заповедях хорошего тона не было места ни для раздражительности, ни для заметной посторонним скорби. Стянув с руки прогулочные перчатки, Вирджиния неторопливо окинула взглядом свою вотчину. В животворной тиши безукоризненно обставленных комнат и анфилад она прямо-таки ощущала присутствие предков, высокомерно, но с одобрением взиравших на нее с портретов. Она любила это ощущение присутствия теней Боксвуда и родства с ними. Иногда ей даже казалось, что она слышит оживленную беготню молоденьких девочек в пышных платьях с кринолинами и оборками, шуршащих по лестнице, говор давно умерших слуг. Вот они мчатся с подносами по гулкому коридору, а со двора доносится цокот копыт на булыжной дорожке, что ведет к главным воротам. Бывало, ей чудился даже далекий рев пушек — эхо войны между Севером и Югом, когда часть первоначальной территории плантации площадью в двенадцать тысяч пятьсот акров превратились в поле сражения.

Вирджиния Рендольф всегда придерживалась того мнения, что давно умершие хозяйки Боксвуда заслуживали того, чтобы перед ними снимали шляпу. Они с внешней легкостью и беззаботностью умудрялись поддерживать в порядке это обширное хозяйство, одновременно не переставая очаровывать соплеменников своим чисто южным шармом и изяществом. И в годы войны, и позже, во времена господства нахлынувших с Севера проходимцев, мужчины преклонялись перед боксвудскими женщинами, не имевшими себе равных, и не Кингмену Беддлу было нарушать эту святую традицию, тем самым оскорбляя тени и дух Боксвуда. Пора, пора уже Энн подняться наконец с постели!

— Эй, поставь-ка эту вазу с розами на поднос! — скомандовала кухарка Ева своему мужу Хуку, только что разместившему сорванные под самшитом алые и желтые розы в изящной хрустальной вазе. Затем она постелила на поднос мадейровскую льняную салфетку, накрыла серебряной крышкой тост, поставила фарфоровую чайную чашку в цветочках из УТРЕННЕГО китайского сервиза и похожую по расцветке подставку для яиц; последним штрихом этого натюрморта стал свежий номер "Нью-Йорк дейли сан".

— Она к этой еде и не притронется, — прокряхтел муж, медленно поднимаясь с плетеного кухонного стула. — Она ничего не говорит и ничего не ест. Эта женщина и так дышит на ладан, а тут еще схлопотала нервное расстройство. Никогда раньше не было в доме ничего подобного.

Он двинулся по переходу, соединяющему кухню с главным зданием, — переход был построен недавно, в 1870 году. Когда в 1730 году возводился центральный корпус усадьбы, кухню решили сделать отдельно, чтобы огонь в очаге, не дай Бог, в случае чего не перекинулся на поместье.