Сладкий привкус яда - [27]

– Ну в чем дело? В чем дело? Ну в чем?! – обрушил он на меня лавину вопросов, которые ровным счетом ничего не означали.

Конвоиры за моей спиной вполголоса комментировали мой поступок. Они говорили на непали, но меня это не смущало, и я соглашался с их комкообразной речью, кивая.

– Да, господин инспектор, я самовольно воспользовался станцией.

– Но зачем? Мы же с вами уже все решили! Я доложил так, как вы хотели! Ну что еще?

Один из шерпов снова вставил короткую фразу, и я разобрал слово «Хэдлок».

– Что? – недовольно воскликнул инспектор. Он сверкал в темноте сизыми белками глаз, переводя взгляд с меня на шерпов. – Опять Хэдлок? Что это значит? Почему Хэдлок?

– Не могу больше лгать вам, инспектор, – покаялся я. – В Хэдлоке на строительстве дороги работает англичанка, инженер из Ливерпуля. Мы с ней уже четыре года переписываемся…

– Какая дорога? – опешил инспектор и зашевелился в своем коконе из одеяла. – В Хэдлоке и тропы нормальной никогда не было. Горные козлы себе ноги ломают!

Врал я всегда вдохновенно, но малоубедительно. Обычно мне безоговорочно верили только одинокие женщины, мечтающие о большой и чистой любви. Перед инспектором я выдохся окончательно и принялся молча вытряхивать пыль из своих карманов.

– Идите к себе! – сердито приказал инспектор. – Утром с вами поговорю.

Я пожелал присутствующим спокойной ночи и пошел в отель. До того, как свернуть за угол, я дважды обернулся. Конвоиры и инспектор не сводили с меня глаз. «Как все это мне надоело!» – подумал я, мечтая забраться в спальный мешок с головой, уснуть покойницким сном и проснуться только в усадьбе князя Орлова, в ажурной беседке, на которой играют в догонялки тени берез и где вечный оптимист и чудак Святослав Николаевич прогуливается по гаревым дорожкам, выбирая среди деревьев подходящую натуру.

– Вами интересовался мальчик, – сказал мне китченбой, едва я занес ногу на ступеньку, чтобы подняться на второй этаж отеля.

– Кто? Мальчик? Какой еще мальчик? – не поверил я своим ушам.

– Это сын портера, который живет на краю деревни в каменном доме, – пояснил официант. – Там у него лавка по продаже горной обуви.

Я передумал подниматься наверх.

– И что спросил этот мальчик? – с неприятным осадком в душе выяснял я.

– Он спрашивал, проживает ли в отеле русский альпинист Стас Ворохтин и когда вы будете у себя.

– И что потом?

– А потом он убежал.

– Куда?

– Туда, – махнул в темноту китченбой.

– У тебя водка есть? – спросил я, прислушиваясь к своим ощущениям. В душе был беспорядок, и я надеялся поправить этот недостаток проверенным способом.

– Ракша, сэр!

– Налей ракши.

Я выпил из кружки, встал на пороге «гаража», всматриваясь в темноту. Гулять в потемках по деревне не хотелось, но любопытство пинками гнало меня вперед. Сунув в руку официанта несколько смятых рупий, я пошел по улице, на сей раз в противоположную от «STATION-MASTER» сторону. Конечно, мальчика кто-то подослал, думал я, поднимая ногами невидимую пыль – ее можно было только почувствовать по запаху. А курьера посылают только в двух случаях: когда очень лень идти самому и когда не хочется оставаться в памяти свидетелей.

Я думал о том, насколько вероятно, что это чудачила Татьяна. Надо ли ей было выяснять то, что очевидно? Куда я мог понести инспектора, как не в деревню? И не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: русский, поселившийся в «Яке», это Стас Ворохтин, он же единственный русский альпинист во всей деревне…

Я был так увлечен поступком загадочного мальчика, что перестал ощущать свое движение по улице и, быть может, потому не сразу обратил внимание на темный контур человека, который появился рядом со мной, отстав всего на полшага. Я машинально остановился, чтобы пропустить его вперед, но человек, словно он был моей тенью, тоже замер в темноте, затем рядом что-то просвистело, и меня ослепила тупая боль в голове. Кажется, я успел крикнуть.

Потом – полный провал.

* * *

Штормило, меня укачивало, к горлу подкатывала тошнота, и я морщился, качал головой, но все никак не мог открыть глаза.

– Выпей, выпей! – говорил кто-то рядом, и я чувствовал, как мои зубы стучат о металл.

Я с трудом воспринимал пространство вокруг себя. Трудно сказать, сколько усилий мне потребовалось на то, чтобы определить, что я лежу на дощатом полу, а надо мной, словно ангелы, порхают рукава и полы одежды и оттого по лицу прогуливается сквознячок.

Приоткрыв глаза, я увидел лицо Татьяны. Без налобной повязки оно казалось бесстыдно голым. Девушка держала у моего рта кружку и заставляла что-то пить.

– Ты что… – с трудом произнес я, едва ворочая распухшим языком. – Обалдела… Чем ты меня ударила?.. Убери кружку!

За ее спиной звездно мерцали круглые глаза китченбоя. Он мял в руках мокрое полотенце, не зная, на что его намотать.

– Это не я тебя ударила, – мягко возразила Татьяна, убирая кружку от моего рта и внимательно глядя мне в глаза. – Ты вообще ничего не помнишь?

– А кто же меня ударил?..

– Не знаю. Я только слышала, как ты крикнул. Пошла по улице и увидела тебя лежащим…

Я приподнял голову и завел руку под затылок.

– Мозги, наверное, вытекли, – простонал я, нащупав больное место. – Дайте руку, какого черта я тут как ворсистый ковер…