Сладкий папочка - [27]

– Это все равно что пытаться есть вареные спагетти через трубочку, – заметил Харди.

Пока я просовывала ее руку через рукав, Каррингтон недовольно пыхтела и ворчала. Я начала с левой руки, но в это время правая снова вылезла из рукава. Я сердито вздохнула. Харди издал смешок.

– Может, ей не нравится платье, – предположил он.

– Хочешь попробовать? – спросила я.

– Нет, черт возьми. Я девчонок привык раздевать, а не одевать.

Никогда прежде он не позволял себе подобных замечаний в моем присутствии, и мне это не понравилось.

– Полегче в выражениях при ребенке, – строго осадила я его.

– Слушаюсь, мэм.

Раздражение придало мне смелости в обращении с ребенком, и Каррингтон наконец была одета. Собрав ее волосики на макушке, я перехватила их ленточкой на липучке. Пока я меняла подгузник размером с коктейльную салфетку, Харди тактично отвернулся.

– Я готова, – послышался за моей спиной мамин голос, и я взяла Каррингтон на руки.

Мама сидела в кресле-каталке в новом голубом халате и такого же цвета тапочках, держа на коленях цветы от Марвы.

– Ты возьмешь ребенка, а я понесу цветы? – спросила я с неохотой.

Мама покачала головой:

– Неси ее ты, солнышко.

Машинное сиденье для ребенка было опутано ремнями безопасности, которых с лихвой хватило бы, чтобы удержать летчика-истребителя в F-15. Я осторожно уложила извивающегося ребенка на сиденье. Но как только попыталась застегнуть на ней ремни, Каррингтон завопила.

– Это же система безопасности пятой степени, – объяснила я ей. – В «Отчетах для потребителей»[7] говорится: это сиденье – самое лучшее из того, что есть.

– Думаю, ребенок этот выпуск не читал, – сказал Харди, забираясь в машину с другой стороны, чтобы помочь мне.

Я хотела сказать ему, чтобы он не очень-то умничал, но, вовремя вспомнив об установленном мной же правиле не выражаться при Каррингтон, промолчала. Харди улыбнулся мне.

– Ну вот, – сказал он, ловко развязывая ремешок. – Эту застежку сюда, а сверху другую.

Наконец общими усилиями мы все-таки пристегнули Каррингтон к сиденью. Она начала расходиться, вопила что есть мочи, протестуя против того, чтобы ее пристегивали. Я накрыла рукой ее вздымающуюся грудку.

– Все в порядке, – проговорила я. – Все хорошо, Каррингтон. Не плачь.

– Попробуй ей спеть, – предложил Харди.

– Я не умею петь, – ответила я, поглаживая ее круговыми движениями. – Спой ты.

Харди покачал головой:

– Упаси Боже. Мое пение – это вопль кошки, которую переехал каток.

Я попробовала напеть что-то из вступления к передаче «По соседству с мистером Роджерсом»[8], которую я в детстве смотрела каждый день. Когда я допела до заключительных слов «не будешь ли моим соседом ты?», Каррингтон перестала плакать и удивленно уставилась на меня близорукими глазками.

Харди тихо засмеялся. Его пальцы скользнули по моим, лежавшим на ребенке, и на мгновение мы замерли в таком положении. Глядя на руку Харди, я думала, что ни при каких обстоятельствах ее не спутаешь ни с чьей другой. Его загрубевшие от работы пальцы были испещрены шрамами в виде звездочек от удара молотком, гвоздей и колючей проволоки. В этих пальцах было достаточно силы, чтобы запросто согнуть шестнадцатипенсовый гвоздь.

Я высвободила свою руку и увидела, что Харди опустил ресницы, стремясь скрыть то, что было у него в голове.

Внезапно он отпрянул и вышел из машины, направившись к маме, чтобы помочь ей забраться на пассажирское сиденье. Оставив меня бороться с моими чувствами к нему, которые, казалось, уже стали такой же частью меня, как рука или нога. Что ж, если Харди не хотел меня или не позволял себе меня хотеть, то у меня теперь появился человек, на которого можно было направить всю мою любовь. Я продолжала держать руку на ребенке всю дорогу домой, привыкая к ритму ее дыхания.

Глава 7

За первые шесть недель жизни Каррингтон у нас выработались привычки, отказаться от которых впоследствии оказалось уже невозможно. Некоторые останутся с нами на всю жизнь.

Мама восстанавливалась очень медленно – и морально, и физически. Рождение ребенка непонятным для меня образом истощило ее. Она по-прежнему смеялась и улыбалась, по-прежнему обнимала меня и интересовалась, как прошел день в школе. Постепенно сбрасывая вес, она уже приблизилась к своей прежней форме. Однако что-то все-таки было не так. Я не могла точно определить, в чем дело: исчезло нечто неуловимое, что было в ней раньше.

Мисс Марва говорила, что это от усталости. В течение девяти месяцев тело беременной женщины претерпевает множество изменений, и почти столько же ей нужно потом, чтобы вернуться в прежнее состояние. Главное, сказала она, в отношениях с мамой – это максимум понимания и всевозможная помощь.

Я стремилась помочь, и не только ради самой мамы, а потому что страстно любила Каррингтон. Я любила в ней абсолютно все: шелковую детскую кожу, платиновые кудряшки и то, как она, точно маленькая русалочка, плескалась в ванне. Ее глаза приобрели голубовато-зеленоватый оттенок зубной пасты «Аквафреш». Она повсюду следовала за мной взглядом, а в ее головке роились мысли, которые она пока не умела выразить.

Друзья и развлечения отступили для меня на второй план. Я катала Каррингтон в коляске, кормила ее, играла с ней и укладывала спать. Это не всегда было просто. Каррингтон оказалась таким беспокойным ребенком, что ее поведение иногда давало повод заподозрить у нее приступы колик.