В городе Архипа и парнишку выплеснуло вместе с другими на разжеванный грязный снег улиц. И немного оглушенный городом, приотстал Васютка от отца и тоскливо взглянул вокруг. Увидел снующих взад и вперед людей, обгоняющих друг друга извозчиков, редкие, но грохочущие автомобили. Он натыкался, как слепой, на прохожих, пыхтел и, несмотря на стужу, весь вспотел. А Архип шел уверенно, как у себя в Моге, и парнишка, вдруг протиснувшись к нему, почувствовал необходимость в крепкой и надежной опоре. Васютка прикоснулся рукою в верхонке к отцовскому рукаву.
— Оробел, Василей Архипыч? — ласково и подбадривающе спросил Архип. — Ничего! не робей, брат! Обвыкнешь.
Парнишка услыхал в голосе отца снисходительную ласку, почуял превосходство бывалого человека, угрюмо насупился, и снова замкнулся, кидая вокруг опасливые взгляды.
По письму, в котором написан был адрес, с помощью встречных, не всегда готовых на услугу добрых людей, Архип прямо пробрался к Коврижкину на квартиру. Но Коврижкина дома не оказалось. Рябая толстая баба, недоверчиво прощупав острым взглядом серых холодных глаз и Архипа и Васютку, грубо объяснила:
— На занятьи он. Туда ступайте, если нужон он вам!
Архип почесал в затылке, потолокся, оставляя на полу широкие следы грязи, в узеньком коридоре пред враждебной женщиной и просительно сказал:
— А нам бы обождать тут? Нельзя, што ли, тетушка?
— Ждите! — коротко бросила рябая и ушла в какую-то дверь.
Опустившись на корточки возле мешка, Архип развязал кисет и завозился с трубкой.
— Подождем, Василей Архипыч! Мы подождем! От нас, брат, наше не уйдет... Вот, гляди, воротится Пал Ефимыч, все в порядке будет. Ты на бабу не смотри, баба мало что понимает...
Но парнишка настороженно молчал и тоскливо глядел на грязный пол и на расползавшуюся вокруг его ног черную лужу.
Коврижкин пришел часа через полтора. Увидев гостей, он весело и шумно приветствовал их, повел в свою комнату, которую отомкнул маленьким ключом. И в этой комнате, в беспорядке и неуюте холостяцкого жилища, вернулись к Архипу его уверенность и беспричинная радость.
— Надо вас, ребята, однако, накормить! — спохватился Коврижкин, когда гости разделись и присели на единственный стул и кровать. — А у меня дома никакой жратвы нету! В столовке кормлюсь я. Ну, ждите свожу я вас куда-нибудь.
— Ты не беспокойся, Пал Ефимыч, — возразил Архип, — мы поемши.
— Ладно! Немного погодя, все сделаем!.. А ну-ка, кажись поближе, товарищ! — обратился Коврижкин к пареньку: — Будем мы с тобою смычку делать... город с деревней. Кажись!
— Кажись, кажись, Василей Архипыч! — подтолкнул Архип сынишку.
Васютка, насупив брови, нерешительно приблизился к Коврижкину. Широкая крепкая ладонь легла на его плечо, он поднял глаза и встретил лукавый, смеющийся взгляд. От этого взгляда ему стало вдруг теплее, брови его дрогнули, расправились, в глазах сверкнул отблеск улыбки, словно отражение этого смеющегося лица.
— Будем мы тебя, значит, приспосабливать к городу, — не снимая ладони с его плеча, заговорил Коврижкин. — Следовало бы раньше, да ничего не поделаешь, промашка была. Теперь в училище, говорят, среди года не примают. Ну, а мы и так дело сварганим, не бойся!.. А ты рад, что в город перебираешься? Учиться-то тебе охота?
— Я, ежли не хотел бы, — зажегся решимостью парнишка и взглянул Коврижкину прямо в глаза: — так неужто поехал бы?!.. Я только за хозяйство боюсь.
— Ты?! — весело удивился Коврижкин.
— Тятька у нас плохой хозяин, — пояснил Васютка, — мамке тяжело одной-то будет...
Архип виновато и смущенно крякнул. Павел Ефимыч захохотал, взглянул на обоих и, не отгоняя смеха от себя, протянул:
— Дела-а!..
Бодрый и здоровый смех Коврижкина еще больше расположил к нему Васютку. Парнишка приободрился, повеселел, стал развязнее. А позже, когда Павел Ефимыч повел их в столовую и по дороге показывал и называл разные городские места, Васютка уже совсем освоился и сам начал задавать ему вопросы, жадно торопясь все узнать, обо всем проведать.
Архипу можно было возвращаться домой в этот же день вечером, но после столовки, после разговоров с Павлом Ефимычем, после того, как были разбужены им партизанские воспоминания, он вдруг почувствовал необходимость побыть здесь еще хоть немного времени.
— Переночую я у тебя, Пал Ефимыч! — застенчиво сказал он.
— Ночуй! — коротко согласился Коврижкин. — Только вечером ты меня не увидишь, заседать я пойду.
Прокоротали Архип с сыном долгий вечер одиноко. Засиженная мухами электрическая лампочка показалась Васютке морем огня, сверкающим, ярким солнцем. Он потрогал недоверчиво выключатель и, когда по одному только короткому и нехитрому движению его пальцев свет погас, а потом снова зажегся, парнишка не удержался и радостно засмеялся.
— Електричество! — горделиво сказал Архип, словно это он причина, что свет загорается и тухнет от одного лишь слабого движения руки. — Без огня горит! Умственно выдумано. Тута, Василей Архипыч, еще и не такие чудеса наворочены. Вот увидишь!
У парня горели глаза. В ясных глазах трепетала неосознанная жадная радость.
Коврижкин пришел поздно. Гости, дожидаясь его, не ложились спать. Он сходил на кухню, повозился там с чем-то и, вернувшись, весело объявил:
